По крайней мере два раза в год под самыми различными предлогами Мамед избавлялся от завалявшегося товара, обновляя свои запасы. И Курио играл не последнюю роль в этой коммерческой операции. На нем лежала обязанность сообщать публике о доброте араба, столь невероятной, что она казалась безумием, о возможности приобрести великолепные товары по смехотворно низким ценам, почти даром. Люди, проходившие мимо с безразличным видом, не выказывали ни малейшей заинтересованности, ни признательности к щедрому Мамеду. Поэтому Курио должен был изощряться в шумной рекламе, пытаясь остановить прохожих. Иногда он пересаливал, хватая кого-нибудь и насильно затаскивая в магазин. Впрочем, его рвение объяснялось прежде всего желанием заработать.

Вот почему Мамед удивлялся, видя Курио таким унылым. Куда девалось его обычное остроумие, его бесчисленные присказки и прибаутки, которые заставляли прохожих задерживаться, собираться вокруг него, а некоторых даже заходить в магазин. Эти неосторожные сейчас же попадали в руки Мамеда и без покупки не уходили. Но в то утро Курио был вялым, апатичным, даже грустным. Может быть, он нездоров, подумал араб.

— Ты что, болен или с похмелья?

Курио не ответил и принялся кричать на всю улицу:

— Заходите! Заходите! Араб Мамед спятил и распродает все ниже себестоимости! Он закрывает магазин и уезжает в Сирию! Заходите! Пользуйтесь случаем! Торопитесь, пока не кончилась распродажа!

Он не мог ответить, не рассказав всего. Страсть пожирала Курио, он ни на секунду не переставал думать о Мариалве, она так и стояла перед ним, эта бедная жертва Мартина, и умоляюще смотрела на него. Жертва? Курио жаждал обнаружить хоть что-нибудь, что подтверждало бы плохое отношение Капрала к жене, и не находил ничего. А ведь жестокость Мартина была бы великолепным средством для успокоения нечистой совести Курио.

Он понимал, о чем говорят глаза страдалицы Мариалвы: она была жертвой, Мартин держал ее силой, и кто знает, на что пустился хитрый Капрал, чтобы завоевать ее? Она ничего не сказала Курио, она лишь смотрела на него. До сих пор Курио избегал откровенного разговора, взаимных признаний, хотя Мариалва не раз старалась остаться с ним наедине. Курио боялся.

Так от кого же просила защитить себя Мариалва, как не от Мартина? И хотя Курио не слышал от Капрала ни одного дурного слова о жене, хотя видел его постоянно нежным и влюбленным, исполняющим все капризы Мариалвы, он не представлял себе, что кто-нибудь еще может угнетать бедную женщину.

И все же не было оправдания Курио. Даже если бы Капрал бил Мариалву, таскал ее за волосы, она была его женой, и он мог обращаться с ней, как ему заблагорассудится. А если она не хочет мириться с этим, может уйти от него, покинуть мужа и семейный очаг. И тогда, по прошествии некоторого времени, Курио выставит свою кандидатуру. Но когда она в доме Мартина, целуется с ним, кокетливо садится к нему на колени, а Мартин с величайшей охотой, как поистине образцовый муж, удовлетворяет все ее желания, чем объяснить ее взгляды, ее дрожь, соблазнительно приоткрытый рот? Курио не имел право даже в мыслях желать ее, как и Мариалва его.

Охваченный отчаянием, Курио вовсю рекламирует распродажу в «Дешевом мире». Его голос разносится по Байша-до-Сапатейро, он сыплет своими обычными прибаутками, отпускает плоские шуточки, неизменно имеющие успех. Но под белилами и кармином, покрывающими его лицо, выступает краска стыда, стыда от того, что он готовится предать друга. «Ах, Мартин, брат мой, твой брат — подлец!» Реплики Курио становятся все менее остроумными, жесты какими-то механическими, его обычное веселье гаснет. До сих пор любовь всегда была для него радостью. Сейчас же, когда он чувствует, что полюбил на всю жизнь, неизмеримо больше и полнее, чем прежде, его терзают печаль и угрызения совести. Ах, если бы он мог забыть Мариалву, если бы мог вырвать ее из сердца и смело смотреть в глаза Мартину, быть достойным его дружбы!

Да, он должен навсегда вырвать ее из сердца, изгнать из мыслей. Даже если для этого ему придется не видеть ее больше, не бывать в доме Капрала, даже не пойти на день рождения Тиберии, где он обязательно встретит Мариалву и Мартина. Тиберия, разумеется, никогда не простит ему этого. Но и Мартин поступил бы так же, если бы не над ним, а над Курио нависла подобная опасность. Курио вдруг вспомнил случай, который доказывал верность Капрала в дружбе. Когда-то он ухаживал за рыжей метиской, они были чуть ли не помолвлены, во всяком случае, считались женихом и невестой, когда Мартин, ничего об этом не зная, пригласил метиску танцевать и сделал ей нескромное предложение. Она, бесстыдница, так и растаяла и тут же согласилась, хотя перед Курио разыгрывала комедию, выдавая себя за невинную девушку из хорошей семьи. Сговорившись с Мартином о встрече после бала, она, однако, предупредила его, что надо будет поостеречься Курио, потому что она его невеста, и, если он что-нибудь заподозрит, Мартин сам понимает, чем это может кончиться.

Вероломная метиска никак не ожидала, что Мартин тут же, в зале, покинет ее, и осталась стоять с глупым видом. Значит, невеста Курио готова отдаться первому встречному? До крайности циничная и бесстыдная, неужели она не знала, что Курио — брат Мартина по вере, что он его лучший друг? Не прошло и двух недель, как они оба совершили жертвоприношение и спали, как спят два кровных брата, в одной кровати. Не будь они на празднике, Капрал надавал бы ей пощечин, чтобы научилась уважать своего возлюбленного.

А когда пришел Курио в отутюженном новом костюме, Мартин рассказал ему про подлость рыжей метиски, которая робко наблюдала за ними издалека. Курио хотел тут же учинить скандал и порвать с метиской, выказав ей свое презрение, но Мартин, опытный в таких делах, удержал друга. Пусть Курио сначала прикинется взбешенным, посоветовал он, затем великодушно простит, но потребует, чтобы девчонка легла с ним в ту же ночь. И только потом выставит потаскуху за дверь. Курио так и сделал, хотя ему претило разыгрывать эту комедию. Никогда он не сможет стать покорителем женщин вроде Мартина из-за своей неизлечимой сентиментальности.

Итак, Курио, если он не хотел поступить как самый недостойный из друзей, оставалось только вырвать эту любовь из своего сердца, никогда больше не смотреть на Мариалву, не говорить с ней. Он знал, знал совершенно определенно, что если встретит ее, если взглянет в ее умоляющие глаза, то не устоит, признается ей в своей любви, предаст друга, брата по вере. Курио замолчал, он решился: никогда не видеться с Мариалвой, не говорить ей ни слова о чувствах, пылавших в его груди; пусть до конца дней своих он будет страдать от сознания, что потерял Мариалву, пусть больше не полюбит ни одну женщину и навсегда останется несчастным, но достойным дружбы Мартина. Ах, Мартин, брат мой, пусть я погибну, но поступлю как истинный друг! Взволнованный Курио чувствовал себя героем. Он бросил взгляд на улицу и вдруг увидел ее: она стояла у входа в кино, закрытого в этот утренний час, и улыбалась ему, потом подняла руку и помахала. Курио решил, что у него галлюцинации, закрыл глаза, снова открыл. Мариалва улыбнулась еще шире, еще энергичнее помахала рукой, а Курио уже ничего, кроме нее, не видел; без следа исчезли самые твердые его намерения, самые героические решения. Где-то далеко возник образ Мартина, но Курио прогнал его. В конце концов разве предосудительно поздороваться с женой приятеля, немного поболтать с ней? Наоборот, его нежелание видеть ее, разговаривать с ней могло показаться подозрительным. Все это пронеслось в голове Курио в какие-то доли секунды. Придерживая цилиндр, он бросился на другую сторону улицы, не обращая внимания ни на трамвай, ни на грузовик. Мамед вскрикнул, решив, что Курио задавило, но Курио каким-то чудом уцелел. Что с ним сегодня происходит? Сначала какая-то апатия, теперь этот внезапный припадок безумия. Охваченный любопытством, араб вышел на улицу и увидел Курио, который заворачивал за угол, оживленно разговаривая с красивой женщиной. Мамед покачал головой: этот Курио не теряется. И поскольку трудно было ожидать скорого возвращения зазывалы, он с характерным восточным акцентом принялся сам расхваливать преимущества сенсационной распродажи товаров по баснословно дешевым ценам.