Мертвая акула всплыла немного позже, прямо перед носом лодки. Видно было, как Нина закрыла лицо руками, а матрос оглянулся на тушу чудовища и уважительно покачал головой.

И тут грянул гром.

Грохочущий раскат тряхнул корабль и поплыл дальше басовой дрожью замирающего гигантского камертона. У самого горизонта, в полукилометре к северу от острова, возник фонтан, странно напоминающий гриб, только гриб этот был небольшой и совершенно белый, без единой вспышки огня.

— Смотрите!

На Толин возглас никто не обратил внимания — все и так смотрели на белый опадающий фонтан во все глаза.

— Да оглянитесь же!

Толя смотрел назад, в глубь лаборатории. Там что-то наливалось алым свечением. Вначале показалось, что вспыхнули предупредительным огнем индикаторы радиоактивности. Но когда глаза привыкли к полумраку, по площадке пронесся легкий вздох.

Маковый венок, который надевала Нина вчера во время пента-сеанса и который за сутки превратился в горсть дожелта увядших, ссохшихся лепестков, воскресал на крышке включенного электрооргана. Неведомая сила возрождала погибшие клетки, расправляла и делала упругими стенки капилляров, гнала по ним животворные соки, возвращая кучке гнили красоту только что сорванных цветов…

Карагодский нервничал. Остаться пешеходом посреди перекрестка больше было нельзя. Надо было действовать. А он еще не знал, как себя повести — броситься навстречу приближающейся лодке или демонстративно покинуть площадку. Хитрить было невозможно, да и стыдно: подойти к лодке — значило окончательно сложить оружие, окончательно попасть под гипнотическую власть Пана (или его идей, какая разница!) и выступить с ним против тех, кому всякое новое поперек горла, кого можно презирать, но сбрасывать со счетов нельзя.

Карагодский попятился к дверям. И когда вдруг появился радист с традиционным «Вениамин Лазаревич, вас вызывает Москва», Карагодский бросился к нему как к неожиданному спасителю.

Никто не заметил его ухода.