Все это сильно напоминало полотно Брейгеля, изображающее деревню, только со скворцами вместо людей. Птицы вылетают из трубы (исходная пара предположительно все еще жила в скворечьей штаб-квартире); птицы выпархивают из-под скатов крыши; а некоторые так и из желобов. Эти последние появлялись из таких маленьких отверстий, что протискивались в них на животе. Просто страх брал смотреть, как они напрягаются и цепляются лапками, а в дни витья гнезд, когда они носили туда строительные материалы, у них, наверное, никаких сил не оставалось. То одна птица, то другая роняла свой груз прутиков, пытаясь пропихнуть их в отверстие, и постоянно из желоба на нас посматривал кто-то со взъерошенными перьями, только что выбравшийся наружу и, судя по наклону его головы, возмущенный тем, что мы не обеспечили отверстий пошире.
Судя по стуку, не умолкавшему под крышей, жильцы с запросами занимались улучшением своих жилищных условий, и я только диву давалась, почему они сами не расширяют входные отверстия. Это, сказал Чарльз, показывает, насколько они сообразительны. Они ведь знают, что у нас водятся кошки, а потому нарочно довольствуются маленькими отверстиями. Они не хотят, чтобы сиамские кошки добирались до них сквозь желоба.
А ведь тогда им нечего было тревожиться. Тогда еще была жива Шеба, и, хотя в дни юности ей ничего не стоило взобраться на крышу (сколько раз она вскарабкивалась туда с задней стороны, распушив хвост, шествовала к трубе и начинала тереться о ее угол), теперь она состарилась, и дни альпинизма миновали. Ну а Сили с его-то отношением к высотам помышлял забраться на нашу крышу не больше, чем на стоэтажный небоскреб. Иногда, проходя под желобом, он поглядывал вверх, и кто-нибудь пялил на него глаза-бусины и спешил обругать. А один раз (мы спрашивали себя, не нарочно ли?!) на него уронили прутики, вместо того чтобы вить из них гнездо. А Сили сделал вид, будто ничего не произошло. Вроде бы дождь пошел, сказал он.
Чарльз сказал, что скворцы ему нравятся. Отдаю ли я себе отчет в том, вопросил он, что они принадлежат к наиболее умным птицам в мире? Что они одни из немногих птиц обладают двумя полушариями мозга – особенностью, которую делят с человеком? Что в отличие от подавляющего большинства мелких птиц они ходят, а не прыгают? Нам представляется чудесная возможность, если только мы ею воспользуемся, изучать их с близкого расстояния.
Да уж! Они будили меня по утрам, демонстрируя свою способность ходить на чердаке над нашей спальней. Одного из них, видимо, снедало честолюбие: он часами семенил взад-вперед, взад-вперед. А тот, который вздумал расширить свое жилище, тоже усердствовал – стучал, стучал, стучал, совсем как человек с молотком.
Вероятно, выклевывал куски старой штукатурки, чтобы сделать углубление для гнезда, сказал Чарльз. Там ее еще, наверное, много осталось. Он не мог понять, почему я волнуюсь. Ведь обрушить крышу они никак не могут.
Зато следующая по трудности задача оказалась им вполне по силам. Получив полную свободу действий, поскольку поселились под кровлей любителя птиц, перестраивая то да се по своему усмотрению, они в конце концов пробили себе вход у основания трубы, о чем мы узнали, только когда зарядил дождь.
Глава десятая
Вообще-то самым простым способом, выковыряв две черепицы. При обычных обстоятельствах мы, конечно, сразу бы заметили пятно сырости на потолке, вернули бы черепицы на место, чем все и закончилось бы. Да только дождь не просто пошел, он хлынул так, будто разверзлись хляби небесные. Проснувшись утром, мы обнаружили, что ручей вышел из берегов и по дороге несся бурный поток, грозя смыть ее покрытие.
Мы так захлопотались с этим, стоя по колено в ледяной воде, прочищая дренажные трубы, убирая завалы из канав, чтобы вернуть ручей в его законное русло, что прошло несколько часов, прежде чем я (все еще не позавтракав) поднялась в спальню переодеться во что-нибудь сухое, услышала плеск в свободной комнате и обнаружила, что дождь ворвался в дом.
С потолка текло, вода сползала по шнуру люстры и капала на сиденье кресла. Чарльза вовсе не обрадовала необходимость лезть на крышу, все еще не позавтракав, и укладывать черепицы на место. Тем более что пока он сидел верхом на коньке, одной рукой обнимая трубу в уповании, что она не обрушится, мимо прошла мисс Уэллингтон и крикнула ему:
– С крышей что-то случилось?
– Нет, – донесся до меня ответ Чарльза. – Любуюсь видом.
Он совершил большую глупость, как я не замедлила ему сказать, когда он слез с крыши. Ведь мисс Уэллингтон ему, конечно, поверила и поспешит сообщить об этом всей деревне.
Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается, как устало сказала я некоторое время спустя. Мы только что поели, и я затопила камин, а в прихожей зажгла керогаз, чтобы и там все подсушить. Ведь Чарльз сказал, что пока лучше электричеством не пользоваться, ведь проводка могла отсыреть и произошло бы короткое замыкание. Вот мы и сидели – Чарльз в своем кресле, я на каминном коврике, прислоняя голову к кушетке. Сили устроился у меня на коленях, Шебалу прижималась к моим ногам, и все мы блаженно расслабились.
Разумеется, мы заснули. После трудов в ручье и на крыше тепло от огня убаюкивало. Потом я открыла глаза и подумала: «Странно! Камин дымит. Но ведь ветра почти нет». Ничего, сейчас перестанет, решила я и закрыла глаза снова. Помочь я ничем не могла, а все тело у меня ныло от усталости.
Попозже я снова открыла глаза. Комнату словно затягивал сизый туман. Я с трудом различила шкаф по ту сторону комнаты, а Шебалу у моей ноги, всегда такая белоснежная, выглядела совсем серой. Она тоже приподняла голову и недоуменно нюхала воздух. Видимо, пока мы спали, камин дымил, как нефтеналивной танкер. «Нефтеналивной танкер!» – подумала я и в ужасе вскочила, наконец сообразив, в чем дело.
Я не проверяла прихожую после того, как зажгла керогаз, и он коптил почти два часа. Прихожая и лестница полностью закоптились, паутина свисала черными кружевами, гостиную покрывала сажа, как и спальни наверху. Шебалу оставалась серой еще много дней, как мы ни чистили щеткой ее шерсть. Как здорово, что на нем ничего не видно, заметил Сили, с интересом наблюдая за этой процедурой.
Зато на всем остальном копоть была очень даже заметна. На коврах, занавесках, покрывалах. Я же смахивала на актера, загримированного под Отелло. Естественно, со временем я все отчистила, но, как обычно, никакого урока из случившегося не извлекла. Произошло это почти сразу после операции Шебалу, и как-то утром мне позвонила приятельница узнать, как она там.
– Прекрасно, – отрапортовала я радостно.
После чего мы обсудили грозовые ливни, и я поведала ей историю сажепада, и обе мы булькали от смеха, как водопроводные трубы. Она сказала, что вот и у нее был точно такой же случай, и теперь мы посмеялись над ее злоключениями.
– Ну, слава Богу, теперь все хорошо, – сказала я на прощание и положила трубку, чтобы снова заняться приготовлением завтрака.
Я не раз повторяла, что из уроков никакой пользы не извлекаю. Помнится, после болезни Соломона кто-то позвонил и справился, как он поживает. «Теперь прекрасно», – ответила я вот так же радостно и, положив трубку, вошла в гостиную как раз вовремя, чтобы увидеть, как Соломон приветственно задрал хвост возле самого электрокамина. К счастью, на камине была предохранительная решетка, но через пять секунд после того, как я сказала, что все хорошо, по комнате разливался смрад паленой шерсти, а хвост Соломона приобрел тигриные полосы, которые исчезли только через несколько месяцев.
И вот теперь, когда я опять прошла через ту же дверь, меня вновь обдало запахом гари, а в кухне на сковородке, так и стоявшей на огне все это время, чернели обугленные остатки яичницы из двух яиц, а вокруг стоял густой чад. И это на кухне, которая единственная оставалась чистой, когда неделю назад керогаз прокоптил весь дом.
Я выключила горелку, открыла заднюю дверь, чтобы выпустить дым, – и тотчас в ней, будто ошарашенный джинн, возник Чарльз и объявил, что Шебалу избавилась от швов. Не от всех, как я убедилась, кинувшись к ней. Она сняла крайние, но средний все еще стягивал разрез. Пока мы ее осматривали на кухонном столе, она выглядела чрезвычайно довольной собой. Мы решили, что раз до официального снятия швов осталось всего два дня, то с ней ничего не должно случиться, если мы будем оберегать ее от волнений и не давать ей лазить по деревьям.
