Чарльз сказал, что, возможно, она нуждается в свежей травке. Когда бы так! Я принесла большой пучок и поставила в вазу – специально для нее. Ноль внимания. И не подумает даже посмотреть, сказала она, когда я попыталась показать ей вкусную травку. Было совершенно очевидно, что поедание комнатных растений станет таким же личным развлечением Шебалу, каким для Соломона было раздирание ковровой дорожки на лестнице, свежевание продавленного кресла в прихожей для Шебы и верчение на спине в глубинах другого кресла для Сили. Что он совмещал с восхождением на дверь ванной.

Все пройдет, когда она начнет гулять в саду, защищал ее Чарльз. А пока можно было подумать, что наши комнатные растения подверглись нападению саранчи, мочалка для мытья посуды навсегда водворилась на каминном коврике в гостиной, а водворивший ее котенок весело резвился по всему коттеджу, явно выдавая себя за Санта-Клауса.

Самой любимой своей игрушкой она выбрала моток мягкой белой шерсти, снабженный колокольчиком и прежде принадлежавший Сили. Она, как мы убеждались с каждым днем, никогда ничего не делала наполовину. Сили было довольно иной раз поиграть мотком, как мячиком, и уж совсем редко – пройтись с ним во рту через комнату, когда он был Львом, Несущим Свою Добычу, но к ней моток будто неотрывно приклеивался.

Она тащила его к входной двери встречать молочника. И в ванную (если дверь была открыта) поболтать с Чарльзом, пока он брился. Всех посетителей она приветствовала с мотком во рту, а в тех случаях, когда запаздывала, появлялась с ним в тот момент, когда, как подсказывала ей врожденная способность сиамов показывать товар лицом, можно было произвести наибольший эффект.

– Ах, какая прелесть! – восклицали гости, когда, задрав хвост и гипнотизирующе скосив глаза, она шествовала к ним по ковру (причем путь выбирала наиболее длинный), покачивая белой пушистой бородой.

Да, безусловно. Однако к мотку был привязан колокольчик. И хотя, пока дело ограничивалось гостевыми дозами, звенел он очень приятно – как миленькие японские колокольчики под ветром, ностальгически вздыхала мисс Уэллинггон, – для обитателей дома звон этот превращался в китайскую пытку.

Колокольчик позвякивал с утра до ночи. Иногда еле слышно, иногда очень громко – в зависимости от того, где именно Шебалу находилась в доме. Небольшая передышка, пока она ела или спала, и снова: звяк-звяк-звяк… Под это звяканье она отправилась к ветеринару, когда через две недели храбро согласилась сделать прививку. Под это звяканье мы вскоре повезли ее в Лоу-Нэпп, где ей с Сили предстояло пожить у доктора и миссис Фрэнсис, пока мы не вернемся из Корнуэлла.

Сама эта поездка обернулась пророчеством на будущее. Мы посадили ее в дорожную корзину Сили с проволочной сеткой спереди. Это поможет ей чувствовать себя увереннее, сказали мы. Она же еще никогда так далеко не ездила. Однако морально поддерживала Сили она, а не наоборот. Он съежился на дне корзины, словно это была повозка, обслуживающая гильотину, а Шебалу весело сидела рядом с ним, словно была кучером. Пока он жалобно хныкал, что У Него Автомобильная Болезнь, стоило нам оглянуться на него через плечо, она смотрела в окно как завороженная. Когда же мы наконец прибыли в Лоу-Нэпп, Сили, который уже бывал там с Шебой, заявил, что кот в соседней вольере на него поглядывает, так, может, мы увезем его домой? Но Шебалу, которой исполнилось четырнадцать недель, вышла из корзины с видом принцессы, оглядела свою будущую резиденцию, вернулась в корзину за мотком, который забрала с собой и положила в углу.

Можете уезжать, если хотите, сказала она нам. За Сили она присмотрит.

Глава седьмая

Впрочем, ее услуги не понадобились. Он скоро припомнил, где находится. Когда мы вечером позвонили узнать, как и что, он как раз кончал ужинать, а Шебалу – она уже очистила свою мисочку, сказала миссис Фрэнсис, – весело играла со своим колокольчиком.

Когда мы приехали за ними через месяц, сиам в соседней вольере венчал, точно статуя Свободы, чурбак для оттачивания когтей, а Сили вызывающе сидел на своем чурбаке – и заметно выше, сказал он. А Шебалу, игнорируя обоих, все еще играла со своим колокольчиком. Наши кошки вели себя замечательно, сказал доктор Фрэнсис, и им их будет недоставать, но этот проклятущий колокольчик…

Мы прекрасно его поняли. Трезвон стоял всю дорогу домой. Впрочем, после четырех недель без них он казался нам небесной музыкой.

Однако время отдыха миновало, и настал момент истины. Шебалу стукнуло восемнадцать недель, она рвалась в широкие просторы, и запирать ее дома мы больше не могли. И, сказал Чарльз, следить за ней придется орлиным взором, учитывая число любителей пострелять среди наших соседей.

Конечно, никто не станет выбирать ее в мишени, но выше по дороге снайпер палит по консервным банкам, наш сосед ниже по холму любит поужинать голубем, тушенным в кастрюльке, а Джон Хейзел на вершине холма время от времени проверял свою малокалиберную винтовку. И если мы не станем следить за ней со всей бдительностью, белый котенок примется лазить по всем деревьям, с пятнадцати шагов ни дать ни взять жирненький голубь.

При одной мысли о подобном я холодела. В начале лета я и сама только чудом уцелела. Мы собирались на пикник. Чарльз выводил машину, а я несла корзину с припасами, и только обогнула угол коттеджа, как в крышу над моей головой вмазал заряд дроби. Упали куски черепицы, пара скворцов, ругаясь, упорхнула в более безопасное место, а я…

– Что происходит! – завопила я в негодовании, прикидывая, не укрыться ли мне за стеной. Предстояли перевыборы в приходский совет, я была одной из кандидаток. Неужели какая-то соперница…

Решив, что скорее это кто-то охотится на голубей, и все-таки оглядываясь на случай, если кто-то вздумал поиграть в ковбоев и бандитов, я громко окликнула Чарльза и направилась к лесной тропе. Никого! Только сонная летняя тишина да тихая пыльная дорога. Когда я рискнула ступить на тропу, сверху, точно снежные хлопья, спланировали два-три перышка. Но стрелка нигде не видно… как и голубей, если на то пошло.

– Старик Сэм с того конца, – сказал Чарльз.

Сэм, владелец Неро, энтузиаст-охотник, выросший в Австралии и еще не привыкший к английским сильно урезанным просторам. Намереваясь хорошенько его отчитать, я с корзиной в руках мстительно промаршировала вниз по склону к дому Сэма… только и там его не оказалось. Лишь полнейшая глубочайшая тишина. Дом дремал в утреннем солнечном сиянии. Над кустом лаванды кружили две желтые бабочки. И никаких признаков Неро, что уже говорило о многом. Он всегда вылетал, как пущенный из рогатки, готовый бурно оборонять свой дом.

Чарльз, потребовав, чтобы я закрылась в коттедже, обыскал все соседние проулки. И там никого. В полном недоумении мы отправились на пикник.

И зря недоумевали. Месяца два спустя Сэм признался, что стрелял он. Из окна спальни – отличное место, чтобы ждать в засаде голубей. И отличное убежище, как он убедился, услышав мои крики, – естественно, он сразу понял, что я не пострадала, поспешил он меня заверить. Тогда он еще был с нами почти незнаком, а потому запер окно, запретил Неро лаять и притаился. Так он прощен? – спросил он.

Да, конечно, хотя он и задал нам загадку. Ну, прямо, сказал старик Адамс, выслушав эту историю, как когда он мальцом был… Жили-то они тогда в Белтоне. А в соседнем селении – Уитл оно называлось – была каменоломня, так рабочие тамошние держали голубей и по воскресеньям гоняли их. И сколько же это раз вспоминал старик Адамс свое давнее детство, и глаза его туманились, сколько же это раз велено было ему сторожить, когда появятся голуби, и тут же звать отца.

– Так он же не… не… – сказала я растерянно.

– Да еще как! – сказал старик Адамс. – Белтоновцы ребят в Уитле на дух не переносили. Много воскресных обедов пополняли они таким манером. Стояли на крылечках и били дробью, когда пролетали уитлевские птички. А когда пыхтя являлся фараон по поводу нарушения порядка в день воскресный, все ружья давно были засунуты в печные трубы, а хозяева их знай свои огороды вскапывали…