Кирилл Петрович прервал Варламову: как раз эта сторона дела его меньше всего интересует. Вот о преступных делах Гитаева с Малявкиным, о собственных преступлениях Евы Евгеньевны…

— Да, да, — подхватила Варламова. — Я виновата, глубоко виновата. Я — преступница.

— Ева Евгеньевна! — поморщился Скворецкий. — К чему декларативные заявления? Это же слова. Давайте конкретно, по существу.

— Хорошо, — сказала Варламова. — Буду говорить конкретно. Не прошло и месяца после появления Гитаева и Малявкина, как мне стало ясно, что они не те, за кого себя выдают. Они — дезертиры!

— Дезертиры? — удивился Скворецкий. — Лихо!

— Вы мне не верите? Но это правда. Да, да, они оба — дезертиры! — воскликнула Варламова.

Она глядела на майора с такой наивностью, взгляд ее был такой правдивый, что Кирилл Петрович только крякнул: ну и ну! Перебивать Еву Евгеньевну он, однако, не стал.

Ободренная его молчанием, Ева Евгеньевна продолжала. Дальше пошло и того хуже. Мало того, что, как она поняла, эти двое были дезертирами, они стали вести такие разговоры, такие разговоры… Пораженческие, одним словом. Она просто не знала, что делать. И ведь Гитаев… Короче говоря, она не знала, на что решиться, как быть. Тут грянул гром: примчался Борис Малявкин. Гитаев схвачен. Ранен? Убит? Он, Малявкин, спасся чудом. Ему надо бежать. Скрыться. И ей тоже. Так советовал Малявкин. Даже настаивал. Он был очень испуган.

Скрыться? Это, пожалуй, единственный выход. Иного она не видела. Когда явился муж и обрушил на ее голову новое ужасное известие — им заинтересовалось НКВД, — все было решено. Бежать. Куда угодно, но только бежать… Вот так все и получилось. Сгоряча. Необдуманно. Глупо. Потом, когда прошло несколько дней, она поняла, какой ошибочный шаг они с мужем совершили. Все собиралась явиться с повинной, да так и не хватило характера, не собралась, пока за ней не пришли. Сама виновата…

Ева Евгеньевна умолкла. Она сидела, уронив голову, смахивая набегавшие слезы.

— Значит, получается, исповедовались — и грехи долой? — сердито сказал Скворецкий.

Варламова молчала, беспомощно перебирая в пальцах край зеленого сукна, покрывавшего приставной столик, возле которого она сидела. Слезы из ее глаз закапали сильней…

— Бросьте, — не выдержал Кирилл Петрович. — «С повинной явиться»! Чушь. Чушь и чушь! Это из желания повиниться, что ли, вы заявляли мне в начале допроса, что не знаете за собой никакой вины? В испуге и беспамятстве разрабатывали схему связи со своим домом через глухонемого переплетчика? Обучали Икоркину правилам конспирации? Стыдно, Ева Евгеньевна, стыдно!

Ева Евгеньевна слабо ахнула, прикрыв рот ладошками:

— Вы… вы и про Икоркину знаете?

Варламова сейчас не притворялась, это было заметно. Она перепугалась не на шутку. В ее взгляде, устремленном на следователя, застыл немой вопрос: неужели он знает все? Все?

— Да, — перехватил ее взгляд майор. — И про Икоркину знаем. И многое другое. «Дезертиры»! Вы, наконец, намерены говорить правду? Кстати, — внезапно, в упор задал он вопрос, — вы где лечили зубы последнее время, у какого врача?

— Последнее время? — растерялась Варламова. — У меня зубы в порядке, я их не лечила.

— Ах, не лечили?! — Скворецкий не скрывал иронии. — А на Покровке?

Последний удар был рассчитан точно, теперь Варламова была окончательно сломлена. Она смотрела на Скворецкого с ужасом, лоб ее покрыла холодная испарина. Ева Евгеньевна пыталась что-то сказать, но язык ее никак не слушался. Кирилл Петрович протянул ей стакан воды:

— Выпейте, и перейдем к делу.

Варламова заговорила. И теперь, наконец-то, она говорила правду. Да, она знала, что Гитаев и Малявкин — немецкие шпионы. Знала. Гитаев ей сам сказал, во всем открылся. Он требовал от нее помощи, требовал, чтобы она добыла данные о работе мужа, его расчеты, записи. Это, однако, было ей не под силу: как ни хорошо к ней относился профессор, о своих научных трудах он никогда ей не говорил, ничем не делился. (Да и вряд ли она смогла бы что-нибудь понять.) А теперь, когда появились Гитаев с Малявкиным, и вовсе…

Убедившись, что в этих делах Ева Евгеньевна ему не помощница, Гитаев дал ей новое поручение: послал на явку, к зубному врачу. Больше он ей ничего не поручал. Возможно, не успел. Ведь полностью он все рассказал не сразу, лишь незадолго перед своим провалом, да и то только кое-что.

Малявкин? Малявкин был помощником Гитаева, самостоятельной роли не играл. Гитаев ему не все говорил. И «деловых» разговоров при нем с ней не вел. Ничего нового, однако, что не было бы известно Скворецкому, Ева Евгеньевна пока не сообщила.

— Одну минуточку, — прервал Варламову майор. — Вернемся несколько назад. Попрошу уточнить: с какой целью, с каким заданием посылал вас Гитаев на явку, к зубному врачу? Зачем?

— Задание было не из сложных: я должна была встретить в приемной врача человека (как его узнать, Гитаев мне сказал, назвал и пароль) и передать ему о прибытии «Музыканта» и «Быстрого».

— Кому предназначалось это сообщение?

— Кому? Я над этим не задумывалась. Очевидно, тому человеку, с которым я встретилась.

— Кто этот человек? Имя? Фамилия?

— Не знаю. Прошу мне верить. Кроме примет, по которым я должна была его узнать, и пароля, Гитаев мне ничего не сказал. О, он-то знал правила конспирации.

— Ну, а кличку, кличку этого человека вам Гитаев назвал?

Ева Евгеньевна растерянно моргала:

— Кличку? Какую кличку? Никакой клички Гитаев мне не назвал, ничего не сказал.

— Ну, а приметы этого человека?

— Приметы?

Ева Евгеньевна нахмурила брови, на минуту задумалась и довольно точно описала приметы Бугрова. Все становилось на свое место.

Скворецкий продолжал допрос:

— Кроме человека, с которым вы имели встречу на Покровке, были у Гитаева в Москве сообщники?

— Да, были.

— Кто?

— Был еще один человек, старый агент германской разведки. Очень крупный агент.

— Крупный агент? — насторожился Скворецкий. — Крупный?.. Откуда вам это известно?

— От Гитаева. Крупный. Так он сказал. Гитаев с ним встречался неоднократно.

— Кто такой? Что вы о нем знаете?

— Фамилия его — Колосков. Мирон Иванович Колосков. Он инженер или конструктор. Работает в каком-то особом бюро. Живет на улице Кирова, невдалеке от Красных ворот. (Варламова назвала точный адрес.)

Кирилл Петрович весь внутренне подобрался, мысль его работала с лихорадочной быстротой: «Зеро»? Неужели? Вот это удача! Он испытал даже нечто похожее на разочарование: сколько потрачено сил, сколько трудов, а ответ — вот он. До чего просто! Колосков! Ну, держись, Мирон Иванович!..

Однако Скворецкий тут же взял себя в руки: стой! Не торопись. Ведь пока еще никак не доказано, что Колосков и есть таинственный «Зеро». И все же…

— Скажите, — осторожно спросил он, — а кличку этого человека, Колоскова, его кличку Гитаев вам назвал?

Кирилл Петрович внезапно ощутил, как кровь прихлынула к его лицу, волнение перехватило горло. «Сейчас, — думал он, — вот сейчас, сию минуту Варламова назовет кличку, и тогда… И — все…»

Ева Евгеньевна не спешила с ответом: она мучительно силилась вспомнить. Чуть сгорбившись, потирая пальцем переносицу, она думала.

— Н-нет, — наконец произнесла Варламова. Голос ее звучал неуверенно. — Не припоминаю. Кажется, клички Гитаев не говорил. — С минуту она помолчала, подумала и уже тверже сказала: — Нет, клички он мне не называл.

«Итак: „Зеро“? Не „Зеро“? Спокойно, Кирилл! Спокойно. Все выяснится. Такие ребусы в одночасье не разгадываются. А начало есть, и какое начало!..» Скворецкий возобновил допрос:

— Знаете, мне что-то не верится: Гитаев, такой опытный конспиратор, как вы говорите, и вдруг называет вам имя тайного агента абвера? Крупного, ценного агента? С какой стати? Почему вдруг такая откровенность?

Варламова заметно смутилась, щеки ее слегка порозовели.

— Право, не знаю, как вам и объяснить. Тут, понимаете ли, целая история. — Она собралась с духом. — Ладно, дело было так…