Мы не ждали другого; тем не менее, признаюсь, мороз пробежал у меня по коже…
В эту минуту у дверей послышался шум, громкий говор, и через несколько мгновений вошел — кто бы мог ожидать этого! — мой старый приятель. Вами.
При виде его у меня зашевелилась надежда. Мне казалось, что моя счастливая звезда снова засияла. Я вспомнил о нашей экспедиции на «Южном» и позднейших приключениях, о вместе пережитых страданиях — неужели это прошло бесследно? Не может быть! Наверное, он захочет и сумеет сказать что-нибудь в нашу пользу…
Он подал секретарю какую-то записку, которую тот передал председательствующему. Затем начался долгий, оживленный разговор, в котором я не понял ни звука. Вами говорил что-то, быстро и с жаром. Потом судьи стали совещаться и, наконец председательствующий торжественно объявил новое решение, которое переводчик не замедлил сообщить нам. Оказалось, что наша казнь на некоторое время отсрочивается, хотя приговор сохраняется в полной силе. И только, больше ничего; почему, зачем, какую роль тут играет Вами, который ни разу не взглянул на нас — все это осталось нам неизвестным. Я хотел протестовать, но суд кончился, нас окружили солдаты, и я опомниться не успел, как очутился в своей клетке.
Наступила ночь. Я тщетно старался уснуть. Вдруг я услышал какую-то возню в камере со сплошными стенами, находившейся против моей, по ту сторону коридора. Слышались чьи-то вздохи, какое-то бормотанье. Очевидно, во время заседания военного суда в тюрьму был посажен новый узник.
Кряхтенье и бормотанье продолжались, и вдруг одна из досок в стене камеры выдвинулась, и в образовавшееся отверстие просунулась голова старика китайца.
С минуту от смотрел на меня, потом сказал на ломаном английском языке:
— Как поживаешь?
Несмотря на свое изумление, я ответил. Завязался разговор. Старик кое-как объяснялся по-английски, безжалостно коверкая грамматику и произношение, но я был слишком рад собеседнику, чтобы придираться к грамматике.
Из его несвязных фраз я понял, что он попал в тюрьму нарочно, исполняя поручение какого-то богатого человека из Фа (я вспомнил, что по-китайски Фа значит Франция), который в награду за услугу заплатил торговцу погребальными принадлежностями за богатый гроб для старика.
— Хороший гроб. Лучше, чем у дао-тая! А я принес тебе письмо.
Он показал мне конверт, и я узнал на адресе почерк г. Мартена Дюбуа.
Патрон в Америке! И хлопочет о моем освобождении!
Старик бросил мне письмо, привязав его предварительно на веревочку, чтобы, в случае неудачи, притянуть обратно. Оно упало недалеко от моей решетки, я достал его и прочел вот что:
«Любезный друг!
Узнав о ваших драматических приключениях, я приехал в Ванкувер с целью попытаться выручить вас из японских когтей. У желтых всего можно добиться деньгами. Тюремщики, ваш и Пижона, оба куплены. Исполняйте пунктуально то, что они вам скажут — и все пойдет хорошо. Старик китаец, который передаст вам это письмо, дополнит его на словах. Мужайтесь! Банзай! Надеюсь на скорое свидание. Заставьте китайца съесть это письмо — я не думаю, чтобы оно было переваримо для культурного желудка, а оставлять его при себе небезопасно.
Ваш М. Дюбуа».
Выучив письмо наизусть, я вернул его китайцу, сообщив приказание г. Дюбуа. Старик и не подумал отнекиваться, а разорвав письмо на клочки, скомкал их и проглотил один за другим, лукаво подмигивая мне.
Из дальнейших расспросов выяснилось, что он попал в тюрьму, дав повод заподозрить в себе шпиона.
— Да ведь тебе отрубят голову!
— Через десять дней.
— Так разве ты не боишься?
— У меня будет хороший гроб. Лучше, чем у дао-тая… Затем он объяснил мне, что «богатый человек из Фа» подкупил целую группу китайцев, принадлежащих к тайному обществу, что я должен выпить сонное зелье, от которого буду точно мертвый, каким и признает меня доктор — тоже подкупленный — что затем мое тело выдадут китайцам-могильщикам, а они устроят мой побег.
Действительно, явившийся утром тюремщик, переговорив с моим соседом, вошел ко мне в клетку, что-то сказал и протянул мне бутылочку.
— Ты должен выпить это, — пояснил мне китаец. Я задумался. Можно ли полагаться на этих молодцов?
Деньги они взяли, а чтоб избавиться от дальнейших хлопот, подсунут мне яду…
Китаец догадался о моем недоверии и принялся горячо защищать своих соотечественников, доказывая, что они честный народ, и взявши деньги, ни за что не обманут.
— А мой товарищ? — спросил я.
— Он уже выпил. Он храбрей тебя.
Я не стал колебаться. В самом деле — с одной стороны смертная казнь, а с другой — шанс на спасение; лучше выберу второе.
— Ну, давай твое сонное зелье, урод! — сказал я тюремщику.
Бесцветная, неприятного вкуса жидкость слегка обожгла мне горло. Спустя несколько мгновений со мной произошло что-то странное. Я чувствовал, что опускаюсь на пол, что глаза мои закрываются, что я теряю способность к движению. Но сознание не отлетало, я слышал шаги тюремщика и стук затворившейся двери, слышал, как старик китаец бормотал, вероятно желая ободрить меня, какие-то изречения, должно быть из Конфуция; я сознавал, что со мной происходит, и не мог пошевелить пальцем, не мог поднять веки… Мысли самого неприятного свойства одолевали меня. А что, если произойдет какое-нибудь недоразумение? Что, если меня зароют в землю живого или сожгут — как часто делают японцы с трупами? И я буду сознавать это, не имея сил показать, что я жив! Проклятое зелье! Я думал, что хоть потеряю сознание. Знал бы — ни за что не выпил… Минутами на меня находил почти безумный ужас и я пытался сбросить с себя это наваждение: напрасно! тело не повиновалось мне. Поэтому мне оставалось только утешаться соображениями, что патрон, наверное, принял все меры против возможных недоразумений.
Время шло. Я слышал шаги людей, разговор на японском языке. Потом почувствовал, что меня ощупывают, теребят, завертывают в какое-то покрывало и сажают в неудобнейшее помещение, чуть ли не в бочку (так оно и оказалось).
Но вот в тюрьме началась какая-то суматоха, послышались крики, я узнал голос Вами.
Спустя минуту в дверь клетки ворвалась толпа, раздались выстрелы, стоны, звуки падения тел.
Затем я почувствовал, что меня вытаскивают из бочки, и бросают, точно узел на циновку.
— Отрежьте ему палец — сказал Вами по-английски. — Увидите, точно ли он умер.
Я сделал страшное усилие, чтобы очнуться. Не знаю, ужас ли повлиял или действие питья к этому времени начало ослабевать, но мне удалось пошевелить рукой и подать слабый стон. Это избавило меня от пытки. Вами отменил свое приказание. Затем кто-то начал щедро поливать мне лицо уксусом. Вскоре я очнулся настолько, что мог поднять голову и открыть глаза. Солдат, поливавший меня уксусом, вытер мне лицо бумажной салфеткой.
Я взглянул на Вами. Он глядел на меня глазами ястреба.
— Я мог бы покончить с вами так же, как с этими негодяями, — сказал он холодным тоном, указывая на трупы тюремщика, доктора и носильщиков-китайцев. — Но я предпочитаю поступить иначе. Вы сумели пробраться к американцам и видели их средства защиты. Теперь познакомьтесь с нашими. У нас тоже есть Эриксоны: они не так хвастливы, как ваши, но я уверен, что вы оцените по достоинству их изобретательность. Да, вы увидите, что мы ни в чем не уступим любой из белых наций, и найдете достаточно материала для статей в «2000 год» в течение трех месяцев, которые вам остается прожить. Для этого, собственно, и отсрочена ваша казнь. Только напишите г-ну Дюбуа, чтобы он не возобновлял своих затей. Даром потратит деньги. Меня не так легко обмануть; вы по опыту знаете, что я умею устроить бегство; пусть сегодняшний опыт научит вас, что я умею также и расстроить его.
— Я не ожидал такого отношения с вашей стороны после всех испытаний, которые мы пережили вместе, — сказал я.
— Чего же вы ожидали?.. Тогда вы были союзником моего отечества, теперь вы его враг, а стало быть и мой. Вы думаете, я поколебался бы вас пристрелить, если б не был уверен, что вы и так не уйдете от казни…
