Последним предметом, показанным мне стариком, явился урано–радиоаппарат, при помощи которого стратостат всегда поддерживает связь с землей и который может быть использован для отправки радиограмм на ультракороткой волне, принимаемых всеми станциями мира. Я по интуиции сообразил, что не должен объяснять старику назначение этого прибора, так как мне показалось, что он не потерпел повреждений при падении.
Старик, видимо, был разочарован результатами моих объяснений, так как презрительно плюнул. Вслед за этим он сказал:
— Ну, что ж, я попробую тебя спасти. В крайнем случае придется тебя сделать бесплодным.
Я сначала не понял смысла этих слов, потом, однако, вспомнил о применявшейся несколько столетий назад стерилизации, являвшейся основой расовой политики, проводившейся фашизмом. Эта перспектива меня мало обрадовала, и я решил вырваться на свободу как можно скорее. Я, правда, не представлял себе тогда, куда я попал и в чьих руках нахожусь.
Я решил, однако, воспользоваться словоохотливостью Зигфрида и спросил его, кто такие арийцы, о которых он все время говорит.
— Слушай, чужеземец, — торжественным тоном начал старик: — Много веков тому назад наши предки правили великой страной и хотели завоевать весь мир, потом, однако, победили низшие расы, и вождь арийцев посадил четыреста лучших арийцев и столько же ариек на большую лодку, которая, как говорят старики, сама двигалась по воде. Они плыли сорок дней и сорок ночей, пока пристали к берегу нашего великого острова, приготовленного для них богами. Эта лодка была сожжена, и наши вожди завещали нам не строить больше лодок, чтобы никто не мог покинуть остров и привезти сюда людей низшей расы. Наши боги охраняют здесь наше племя, и мы выращиваем здесь чистокровных арийцев, выполняя волю приведшего нас сюда вождя.
Я не выдержал и заметил Зигфриду, что он очень мало похож на тот человеческий тип, который в прежнюю эпоху назывался арийским. Я несомненно больше похож на арийца, хотя в моих жилах утечет кровь самых разнообразных рас и народов. Старик вместо ответа пробормотал какое–то ругательство, смысл которого я так и не понял.
Я решил прекратить дальнейшие расспросы, видя, что имею дело с непостижимо грубым человеком. Чувствуя сильный голод, я попросил у моего тюремщика чего–либо поесть. Тот сначала извлек из кармана своего халата две лепешки грязного вида, но потом раздумал, и лепешки вновь вернулись в карман.
— Завтра состоится великое судилище, и оно решит твою судьбу. Если тебе в полночь отрубят голову, то все, что ты съешь, напрасно пропадет; если же ты останешься жив, то сможешь нажраться сразу за два дня.
Меня удивило, что на острове Арии вопрос о предоставлении мне двух лепешек решается под углом зрения моей дальнейшей судьбы; очевидно, здесь царит настоящий голод. Убедившись в бесполезности дальнейших просьб, я попросил воды. На этот раз старик ничего мне не возразил, но принес выдолбленную тыкву и приложил ее край к моим губам. Я с отвращением выпил несколько глотков дурно пахнувшей, отвратительного вкуса жидкости. Зигфрид, увидев у меня на лице выражение брезгливости, злобно зашипел: «Ничего, привыкнешь, проклятый метис!»
Старик вышел, и я остался один. Наступила ночь, самая тяжелая в моей жизни. Я — спортсмен и достаточно физически закаленный человек, но наручники и кандалы причиняли невыносимую боль, еще больше ныли поясница и шея; к этому присоединились дополнительные неприятности — по мне бегали какие–то небольшие серые животные, которых я никогда в жизни не видел, по всему телу ползали мелкие насекомые, очень больно кусавшие.
Лежа с закрытыми главами, я представлял себе, какие страдания переносили много столетий назад революционеры, и старался этим себя утешить. Затем я начал вспоминать жизнь наиболее известных из них. Потом мои мысли вновь вернулись к действительности, и я стал задавать себе вопрос, где я нахожусь и каким образом осталось неизвестным миру существование этого острова, населенного, по–видимому, странными и непонятными людьми.
Наступило утро. Мне стало немного легче. Я с трудом огляделся и увидел, что нахожусь в пещере. Сквозь небольшое отверстие в потолке, затянутое рыбьим пузырем, в пещеру проникал тусклый свет. Я лежал на куче старых листьев, со стен стекали капли воды, воздух был настолько сперт, что я с трудом дышал. С правой стороны я разглядел выход из пещеры, но он, очевидно, делал поворот, так как сквозь него не проникал цвет.
Неожиданно раздались шаги. Я увидел нескольких людей. Все они были одеты в серые халаты, на груди у них, как у Зигфрида, висел знак свастики, на рукаве был нашит череп, у пояса висел меч. Один из вошедших опирался на топор странной формы. Я пересчитал моих гостей — их было не то семь, не то восемь. Все это были люди в возрасте пятидесяти лет и старше, со злобными и лукавыми лицами. Наибольшее впечатление на меня произвел самый старый из всех, опиравшийся на посох. У него были уродливые черты лица, оттопыренные уши, узкий, вытянутый лоб и провалившийся нос. Мне показалось, что это не то главный жрец, не то их начальник, так как остальные оказывали ему исключительные знаки внимания.
Человек с посохом подошел ко мне и стал ощупывать грязными липкими руками мое лицо и череп. Потом эту же операцию повторили и его спутники.
Зигфрид рассказал о том, что я просил у него пищу. Старики злобно захихикали. После этого пещера опустела.
Перед уходом один из гостей ударил меня по лицу рукой. Я был настолько слаб, что не мог пошевельнуться. От всего пережитого, а также от голода я погрузился в состояние оцепенения; благодаря этому я не заметил, как прошел день.
Неожиданно я вздрогнул от грубого прикосновения и увидел перед собой при свете факела трех людей очень странной внешности. Это, видимо, были мужчины, но лица их скорее напоминали старушечьи. У них были короткие кривые ноги, на которых покоилось толстое и бесформенное туловище. Все они были почти голыми, только их бедра были обтянуты какими–то тряпками. Двое из них бросили меня на носилки и понесли к выходу. Впереди шел третий человек неопределенного пола, освещавший дорогу факелом.
Через несколько секунд я с облегчением вздохнул, наслаждаясь свежим воздухом. На небе ярко горели южные звезды, слышно было, как по песку шуршали набегавшие волны.
Мы приблизились к ярко освещенному месту. Это была большая площадка, окруженная скалами, на ней был выложен из камней огромный знак свастики, у каждого из концов которой горел костер. Посреди этого креста с согнутыми концами на чем–то, вроде грубо сделанного трона, сидел уже знакомый мне старик с посохом и провалившимся носом. Вокруг него на земле внутри свастики сидело человек двадцать стариков страшного вида, среди них ближе всего к центру я увидел Зигфрида, который, однако, на меня не смотрел.
Принесшие меня рабы поднесли носилки к столбу, стоявшему между двумя кострами, подняли носилки так, что я оказался в вертикальном положении, и привязали веревками к столбу. От боли, причиняемой железными кольцами на руках и ногах, я застонал.
Через несколько минут я увидел, что в трех остальных промежутках между кострами стояли такие же столбы, к каждому из которых был привязан человек. Один из привязанных людей был карликом.
В этот момент один из стариков, которых я считал жрецами, поднял рог и пронзительно в него затрубил. Рабы, несшие меня, немедленно убежали, все присутствующие вскочили и, вытянув вперед и вверх правую руку, громко закричали: «хайль». Старик, сидевший на троне, тоже встал, опираясь на посох, протянул руку и тихо ответил: «хайль».
После этого все стихло, и главный жрец, каковым я его тогда считал, торжественным голосом провозгласил: «Слушайте голос расы и трепещите». Немедленно вслед за этим откуда–то донесся вой и вопль ужаса.
— Великие арийские боги да пребудут с нами. Помните ли вы, братья, закон?
— Помним! — ответили хором жрецы.
— Что говорит закон?
Один из стариков закричал:
— Тот, кто построит лодку, да будет казнен!
