Да, он гладит её иногда… он изучает её. Как изучают тварь. Её повадки и привычки.

Зачем тебе свобода, тварь? – иногда спрашивает он её – Демократия? Права человека?

Ты не этого хочешь. Я знаю. Ты хочешь жрать. И пить.

На, ешь. Пей.

И скажи что любишь меня.

Что никто тебе не нужен кроме меня.

Я самый лучший и любимый.

И лишь чавканье в ответ. Чавк… чавк… чавк…

Но диктатор не сдаётся

– Не слышу ответа – ласково шепчет он. – Ну скажи же мне что любишь. Милая…

И тогда тварь подымает на него свои глаза. Пустые и равнодушные они смотрят куда-то сквозь него. В то место где лежит жратва и пойло.

И рыгает ему в ответ – Ррр…ыыы…гг

Отшатнувшись как от удара, он ходит из угла в угол стараясь успокоиться, укоряет её.

Напоминает сколько сделал для неё хорошего, как вычёсывал блох из её шерсти, как водил к ветеринару, как лечил лишай на шее…

Отчаянно он старается заглянуть поглубже в зеницы пустых глаз, отчаянно пытаясь найти там любовь, благодарность…

А тварь только мычит – "жрать давай! "

И тогда он с ужасом понимает что эта масса не помнит ничего хорошего.

Злопамятная и жестокая по природе. Трусливая и подлая.

Она такой была, есть и будет в своей первоначальной природе.

Он наконец понимает что не может изменить её.

Демократия и свобода выбора – было единственное что заставляло массу быть добрее, что толкало её вперёд, заставляло развиваться, страдать и уважать.

А теперь, эта масса терпеливо ждёт – или будет жратва. Или он подохнет.

И тогда она встанет с колен и покажет всё своё нутро.

Которое вылезло без свободы и демократии.

Эта нутро не знает ни жалости ни пощады. Ни доброты и разума.

Клыками и зубами она разорвёт всё что связано с ним, несчастным диктатором.

Топча и пиная его остатки.

Не оставив даже одного доброго слова в памяти потомков.

И диктатор всё чётче осознает это… каждый день, каждый час.

Он думает про это беспрестанно. И днём и ночью.

– А может мне распрощаться с этой тварью? – Иногда думает он. – Подсунуть ей вместо себя какого-нибудь другого несчастного диктатора?

И тихонько уйти. Спрятаться от неё за высоким забором.

Что бы она забыла про меня. Навеки.

И тогда уже диктатор не думает о реформах, или о благе народа.

Он думает только о себе и о своей безопасности. Жалея себя и ненавидя то что противостоит ему.

А если он не уходит, то теперь – он не гладит её Не жалеет. Наоборот – он пытается ещё сильнее пригнуть эту массу к земле.

С отчаянной надеждой – если не удалось приручить, то возможно он сможет сломать её? Болью и страданием – изменить её сущность?

А она, извиваясь от боли, лишь воет по звериному – Зачем? За что?

– Да потому что ты тварь! Потому что слюна капает из твоей пасти когда ты смотришь на меня.

– Жрать хочешь? – кричит он ей. И в ужасе и отчаянии он лупит её ещё сильнее.

Хлыстом…хлыстом… хлыстом её. По морде и бокам.

Понимая, что он – уже обречён Что он проиграл ей. Проиграл ей всё – свою жизнь, своё будущее и свою семью.

И хлыстом по морде твари – всё что осталось ему в жизни.

А когда он устанет и хлыст выпадет с его рук, он ползёт к ней… он снова даёт ей жрать…

Потому что это и есть теперь его работа.

Это и есть его жизнь.

Ждать – или тварь изменится. Или он подохнет.

Как больно диктатору!

А та мычит из стойла: – Всё равно ты первый подохнешь. А не я. Ты! Ты! Ты…

И тогда он снова её – хлыстом… хлыстом…хлыстом…

Пинок в морду и снова хлыстом…

Пока тварь снова не завоет от боли – Люблю тебя! Больше всех на свете! Только тебя одного!

Он знает. Она непременно завоет это, ласкаясь и прижимаясь к нему.

И будет прятать глаза куда-то в сторону.

Что бы он не смотрел в них.

Дура. Он и не будет смотреть туда. Потому-то знает, в них – приговор ему. Звериный и лютый. Не знающий срока давности или жалости.

И он знает что так будет всю его жизнь – день за нем. Месяц за месяцем. Год за годом.

И спасения ему из этой замкнутого круга – теперь нету.

Так было в истории. Сотни раз.

Масса человеческая может быть страшной.

А может быть благодарной.

Что же определяет разницу между ними?

Только два коротких слова – свобода и демократия.

И ничто более.

А что может дать диктатор? Кнут и жратву. Боль и вкусное пойло.

Но демократия и свобода – уже навсегда закрыты для диктатора.

И за это – диктатор ненавидит эти два коротких слова ещё более.

Ненавидит за то что лишь они, эти слова, заставляют массу развиваться, двигаться вперёд, быть обществом а не массой.

Диктатор понимает это, он даже часто спрашивает себя – не об этом ли он мечтал когда-то?

Ведь когда-то он был такой хороший.

У него были такие благие планы!

Где он совершил ошибку? Когда проиграл?

А потом он вспоминает…

Он проиграл – именно там, в самом начале своего правления – когда он поддался искушению. И в ответ на плевок демократии(или оппозиции) – он дал ей оплеуху.

Всё что произошло дальше – повторялось до него уже тысячи раз.

Повторялось снова и снова.

Во многих государствах.

Но кончалось – одним и тем же.

Серая масса, под названием народ – живёт.

А диктатор…

Тринадцатый

Читая философию Гегеля, на странице 125, я в задумчивости поднял голову и вдруг увидел таракана сидящего на стене напротив.

С криком я побежал в кухню за дихлофосом. Но опоздал… таракан смылся так же быстро как и появился.

По видимому это была тараканиха, с длинным хвостом откуда уже собиралось вылупиться потомство.

– Где ты??? Выходи! – Кричал я представляя как вылупившиеся тараканы ползают по философии Гегеля.

Но та не выходила.

Я изменил тактику. Я говорил ей что хочу просто мирно побеседовать с ней.

Что она даже понравилась мне.

При этом я подло прятал дихлофос за моей спиной.

Но видно, она была не столь уж доверчива и наивна.

И через неделю я увидел её потомство на кухне – маленьких тараканчиков.

– Ох и стерва ты! – Сказал я ей и отбросив философию Гегеля начал читать литературу про тараканов.

Оказалось даже интересно.

Обычно рождается 13 тараканчиков.

7 из них – глупые как ослы. Их можно быстро переловить.

Четверо из них умные, самообучающиеся.

Двое – очень трусливых, иногда даже погибают от страха – в своём укрытии, от голода.