- Пойдем, милый, надо идти. Пойдем, Фред, сейчас мы их одурачим.
Все это дело показалось ему очень смешным, и он всю дорогу смеялся, пробираясь в более спокойную часть леса, где перевязочный пункт догадались устроить прямо перед батареей, так что при каждом орудийном выстреле раненые чуть не слетали от сотрясения с носилок. Приняв на перевязочном пункте партию раненых и сдав ее в распределитель, они вернулись к своим и показали им три дыры от шрапнельных осколков в боковой стенке автомобиля.
На следующий день начались наступление и контрнаступление, и заградительный огонь, и большая газовая атака; в течение трех дней отряд работал по двадцать четыре часа в сутки, и в конце концов у всех началась дизентерия и расстроились нервы. У одного парня оказался нервный шок, хотя он вообще так трусил, что его никуда не посылали, и его пришлось отправить в Париж. Двух-трех пришлось эвакуировать по случаю дизентерии. Гренадиновая гвардия отделалась довольно легко, если не считать, что Стив и Рипли хватили однажды ночью на П-2 лишнюю порцию горчичного газа и блевали каждый раз, как брали что-нибудь в рот.
Суточный отдых они проводили в маленьком садике в Ресикуре, где находилась их база. Никто, кроме них, по-видимому, не знал о существовании этого сада. Сад примыкал когда-то к розовой вилле, но вилла была превращена в прах и пыль, словно на нее наступил огромный сапог. Сад остался нетронутым, он был только слегка запущен и зарос сорной травой, в нем цвели розы и летали бабочки, и пчелы жужжали солнечным полднем над цветами. Сперва они принимали пчел за отдаленные arrivees и, заслышав их, ложились на живот. В середине сада был фонтан с цементным бассейном: в этот бассейн они залезали, когда немцам приходило в голову обстреливать шоссе и близлежащий мост. Бомбардировка происходила регулярно три раза в день, а в промежутках залетали случайные снаряды. Кто-нибудь один становился в очередь у походной лавки и покупал дыню с юга Франции и бутылку шампанского за четыре франка пятьдесят. Они стаскивали рубашки и, если светило солнце, поджаривали спины и плечи и сидели в сухом бассейне, поедая дыню и распивая тепловатое, отдающее сидром шампанское и беседуя о том, как они вернутся в Штаты и начнут издавать подпольную газету вроде "La Libre Belgique" и покажут людям истинное лицо войны.
Больше всего полюбился Дику в саду нужник, напоминавший нужники на фермах Новой Англии, с чистеньким деревянным стульчаком и отверстием в виде полумесяца в двери; в солнечные дни в него, жужжа, влетали и вылетали осы, устроившие себе под потолком гнездо. Там он часто сиживал, когда у него болел живот, прислушиваясь к тихим голосам товарищей, беседовавших в высохшем бассейне. Их голоса наполняли его счастьем и родным чувством, когда он стоя подтирался старыми пожелтевшими листками "Petit Journal" ["Маленький журнал" (франц.)] за 1914 год, все еще висевшими на гвозде. Однажды он вышел к товарищам и, застегивая ремень, сказал:
- Знаете, я подумал, как было бы чудно, если бы мы могли перестроить клеточки нашего тела таким образом, чтобы превратиться в какое-то другое существо... Очень уж противно быть человеком. Я бы хотел быть кошкой, славной, уютной домашней кошкой, греющейся у камина.
- Хорошенькое дело, - сказал Стив, потянулся за своей рубашкой и надел ее. Туча заслонила солнце, и вдруг стало холодно. Вдали мерно громыхали пушки. Дик внезапно почувствовал себя одиноким и озябшим. - Хорошенькое дело, когда человек начинает стыдиться своей принадлежности к роду человеческому. Но, клянусь вам, я стыжусь, клянусь вам, я стыжусь, что я человек... Какая-то большая волна надежды должна подхватить меня - может быть, революция, - чтобы я вновь обрел самоуважение... Господи, мы ведь всего-навсего вшивые, жестокие, порочные, тупые, бесхвостые обезьяны.
- Ну ладно, если ты хочешь вновь обрести самоуважение, Стив, а также уважение всех нас, прочих обезьян, то не сбегаешь ли ты в зону, пока не стреляют, и не купишь ли ты нам бутылку шампанской водички? - сказал Рипли.
После штурма высоты 304 дивизия была отведена en repos [на отдых (франц.)] на две недели за Бар-де-Дюк, а потом на спокойный участок в Аргоннах, носивший название Парижской Печи, где французы играли с бошами в шахматы на передовой линии и где противники постоянно предупреждали друг друга, когда подводили мину под неприятельский окоп. В свободное время они ходили в брошенный жителями и оставшийся нетронутым город Сент-Менехуд и ели там свежий паштет, суп из тыквы и жареных цыплят. Когда отряд был распущен и всех отправили обратно в Париж, Дику ужасно жалко было покидать тихие осенние аргоннские леса. Все санитарные части, которые до тех пор были прикреплены к французской армии, вливались в армию США. Все получили по экземпляру приказа по отряду; Дик Нортон произнес перед ними речь под дождем снарядов, ни разу не выронив монокля из глаза, приветствовал их в качестве "джентльменов добровольцев", и так кончилось существование отряда.
Если не считать случайных снарядов Большой Берты, в Париже было этим сентябрем тихо и приятно. Туман препятствовал воздушным налетам. Дик и Стив Уорнер сняли очень дешевую комнату за Пантеоном; днем они читали по-французски, а вечером бродили по кафе и распивочным. Фред Саммерс уже на второй день по прибытии в Париж добыл себе работу в Красном Кресте за двадцать пять долларов в неделю и постоянную любовницу. Рипли и Эд Скайлер сняли себе довольно стильную квартирку над Генри-баром. По вечерам они обедали вместе и спорили до хрипоты, что им теперь делать. Стив говорил, что поедет домой и заявит, что он - "сознательно уклоняющийся", черт с ними со всеми; Рипли и Скайлер говорили, что им все равно, что делать, лишь бы их не призывали в американскую армию, и мечтали попасть в иностранный легион или эскадрилью имени Лафайета.
Фред Саммерс сказал:
- Ребята, эта война - величайшее и гнуснейшее жульничество двадцатого века, я - за, и да здравствуют сиделки из Красного Креста!
К концу первой недели у него уже были две службы в Красном Кресте, каждая по двадцать пять долларов в неделю, и, кроме того, он был на содержании у пожилой француженки, владелицы большого дома в Нейи. Когда у Дика вышли деньги, Фред достал для него небольшую сумму у своей содержательницы, но саму ее никому не показывал.
- Не хочу, ребята, чтобы вы знали, до чего я опустился, - говорил он.
Однажды Фред Саммерс явился к завтраку и сообщил, что он всех их устроил на работу. Итальяшки, объяснил он, совсем раскисли после Капоретто и никак не могут отучиться отступать. Решено послать к ним американский отряд Красного Креста - может быть, это поднимет им настроение. Ему временно поручили формирование отряда, и он всех их внес в списки. Дик немедленно заявил, что говорит по-итальянски и чувствует себя призванным поднять настроение итальянцев, словом, наутро они все явились в канцелярию Красного Креста, как только она открылась, и были по веем правилам зачислены в состав 1-го отряда Американского Красного Креста в Италии. Они еще две-три недели проболтались в Париже в ожидании отправки; тем временем Фред Саммерс откопал в кафе за площадью Сен-Мишель какую-то загадочную сербскую даму, которая все хотела научить их курить гашиш, а Дик завел дружбу с одним вечно пьяным черногорцем, который служил до войны буфетчиком в нью-йоркском баре и обещал, что все они получат ордена от короля Николая Черногорского. Но в тот самый день, когда король должен был принять их в Нейи на предмет вручения орденов, отряд отправили в армию.
Колонна, состоявшая из двенадцати "фиатов" и восьми "фордов", покатила на юг по гладкому макадаму через лес Фонтенбло, а потом на восток, среди темно-красных холмов средней Франции. Дик самостоятельно правил "фордом" и был до того занят своими ногами, пытаясь вспомнить, когда и на что нажимать, что почти не замечал пейзажа. На следующий день они перевалили через горы и спустились в долину Роны, в богатый край виноградников, платанов и кипарисов, пахнувший вином, и осенними розами, и югом. Когда они подъезжали к Монтелимару, война и все их волнения относительно тюрьмы, и протеста, и мятежа показались им дурным сном из прошлого столетия.
