В течение зимы они встречались по два, по три раза в неделю в маленькой, заброшенной сторожке, в стороне от загородного шоссе, на дне небольшого скалистого каньона. Она ездила туда верхом, а он ходил пешком другой дорогой. Они называли эту сторожку своим необитаемым островом. А потом Лола однажды заглянула в его папки и нашла сотни рисунков, изображающих одну и ту же голую девушку; она явилась к Хэтчинсам, трясясь и крича, с падающими на глаза волосами; она искала Эвелин и вопила, что убьет ее. Доктор Хэтчинс был точно громом поражен; но Эвелин, несмотря на то что она внутренне тряслась от ужаса, сумела сохранить наружное спокойствие. Она сказала отцу, что позволяла О'Рили делать с нее наброски, но что ничего между ними не было и что его жена - тупая, невежественная мексиканка, - естественно, не представляет себе, что мужчина и женщина могут остаться вдвоем в ателье, не помышляя при этом ни о чем дурном. Папа выругал ее за бесстыдство, но поверил ей, и им общими усилиями удалось скрыть от мамы всю историю, но после этого ей удалось только один раз повидаться с Пепе. Он пожал плечами и сказал - ничего не поделаешь, не может же он бросить жену и детей на произвол судьбы, как он ни беден, а жить с ними он должен, и надо же человеку иметь жену, чтобы она работала и стряпала на него; он не может жить романтическими иллюзиями, ему надо есть, и Лола - хорошая женщина, хоть и тупая и неряшливая, и она взяла с него слово, что он больше не будет встречаться с Эвелин. Эвелин повернулась на каблуках и ушла прежде, чем он успел договорить. Она была рада, что могла вскочить на лошадь и ускакать.
КАМЕРА-ОБСКУРА (31)
матрац покрытый какой-то тканью заменяет диван в ателье фотографии мы сидим на диване и на подушках на полу и длинношеий актер-англичанин ритмически читает Песню Песней
а фотографша в нагрудниках и шелковых шароварах ритмически танцует Песню Песней
девочка со свирелью Пана классическая танцовщица а фотографша с волосами выкрашенными хной ритмически танцует Песню Песней в восточном стиле вращая животом и гремя нагрудниками.
подкрепите меня вином освежите меня яблоками
ибо я изнемогаю от любви
левая рука ее у меня под головою а правая обнимает меня 40
актриса уединенно живущая наверху кричит раз потом другой Налетчики господи помилуй ее насилуют
мы мужчины бежим наверх несчастная женщина у нее истерика Не тот этаж Лестница полна пшиков на улице стоит полицейский автомобиль Так так мужчины стало быть сюда а женщины туда это что у вас тут за чертова лавочка? Шпики лезут во все окна шпики вылезают из кухни
крашенная хной фотографша преграждает им путь закутавшись в портьеру размахивая телефоном Это кабинет м-ра Уикершема? Окружная прокуратура возмутительная история несколько человек друзей интимный вечер танцы декламация грубейшим образом выдающаяся актриса в истерике вот пожалуйста господин офицер поговорите с окружным прокурором он вам скажет кто я такая и кто такие мои друзья
Шпики смываются автомобиль с грохотом сворачивает в соседнюю улицу актер-англичанин говорит Только благодаря величайшему самообладанию я сдержался этакая свинья я страшен в гневе страшен и турецкий консул со своей приятельницей присутствовавшие инкогнито
воюющая держава министерство юстиции шпионаж облава на радикалов германофилов тихонько выскользнули и мы двое помчались вниз по лестнице и быстро пошли в нижний город и поехали в Уихокен на пароме
была чудовищно туманная ночь сквозь туман неуклюже проталкивались большие слепые силуэты пароходных сирен из нижней бухты
на носу парома мы вдохнули заплесневелый речной бриз громко болтая оглушительно хохоча
со спокойных улиц Уихокена неправдоподобно крутые виадуки вели наверх в туман
ЭВЕЛИН ХЭТЧИНС
Она была как помешанная до той минуты, пока не села в поезд, уходивший на запад. Мама и папа не хотели отпускать ее, но она показала им телеграмму от Элинор, которую та прислала по ее просьбе; Элинор предлагала ей высокий оклад в ее ателье по внутренней отделке. Она сказала, что такое выгодное предложение нескоро повторится и что она непременно должна принять его, тем более что Джордж проведет отпуск дома и они уже не будут одиноки. Всю первую ночь после отъезда она лежала без сна на верхней полке и, дрожа от радости, прислушивалась к завыванию ветра и дробному стуку колес. Но после Сент-Луиса она начала волноваться: она решила, что она беременна.
Она страшно перепугалась. Большой центральный вокзал казался таким огромным, он был полон пустых лиц, глядевших ей вслед, когда она шла за красной шапкой, несшей ее чемодан. Она боялась, что упадет в обморок прежде, чем успеет сесть в такси. Всю дорогу в нижнюю часть города ее тошнило и мутило от тряски такси и грохота уличного движения. В "Бревурте" она выпила чашку кофе. Рыжее солнце светило в высокие окна, в зале стоял теплый ресторанный валах; ей стало лучше. Она пошла к телефону и подводила Элинор. Горничная-француженка ответила, что мадемуазель еще спит, но что она передаст ей, кто звонил, как только она проснется. Потом Эвелин позвонила Фредди, который, судя по голосу, очень обрадовался и сказал, что сию же минуту примчится из Бруклина.
Когда она увидела Фредди, ей показалось, что она вовсе и не уезжала. Он уже почти нашел капиталиста, согласившегося финансировать его балет из быта индейцев майа, и был причастен к одной новой музыкальной драме и предложил Эвелин делать для его постановки костюмы. Он был, однако, весьма озабочен перспективой войны с Германией и говорил, что он - пацифист и, вероятней всего, сядет в тюрьму, если только не произойдет революция. Эвелин рассказала ему о своих беседах с Хосе О'Рили и какой он гениальный художник и сказала, что она, скорей всего, анархистка. Фредди явно забеспокоился и спросил, уж не влюблена ли она в этого человека, и она вспыхнула, и улыбнулась, и сказала - нет, и Фредди сказал, что она выглядит в сто раз лучше, чем в прошлом году.
Они вместе пошли к Элинор, которая жила на одной из тридцатых Восточных улиц в очень элегантной и дорогой на вид квартире. Элинор, сидя в кровати, писала письма. Она была тщательно причесана и одета в розовый атласный капот, отороченный кружевами и горностаем. Они выпили вместе с ней кофе и съели горячие булочки, испеченные горничной-негритянкой с Мартиники. Элинор была рада видеть Эвелин и сказала, что она очень хорошо выглядит, и очень загадочно говорила о своих делах и обо всем. Она собиралась стать театральным режиссером и говорила "мой финансовый советник" то, "мой финансовый советник" другое, третье. Эвелин не знала, что и думать, так или иначе было очевидно, что дела ее хороши. Эвелин хотела поговорить с ней о средствах против беременности, но никак не могла начать, и, может быть, это было даже к лучшему, потому что, как только они заговорили о войне, они немедленно поругались.
Днем Фредди повел ее пить чай к одной пожилой даме, жившей на 8-й Восточной улице, убежденной пацифистке. Ее гостиная была полна спорщиков и молодых людей и женщин, сдвигавших головы и шептавшихся с важным видом. Там она разговорилась с тощим светлоглазым молодым человеком по имени Дон Стивенс. Потом они вдруг заметили, что все ушли и они остались одни с хозяйкой, полной, одышливой, экзальтированной женщиной, которая действовала Эвелин на нервы. Она попрощалась и ушла. Только она вышла из подъезда, как Стивенс нагнал ее и пошел рядом расхлябанной походкой, волоча за собой пальто.
- Где вы собираетесь ужинать, Эвелин Хэтчинс?
Эвелин сказала, что еще не решила, и не успела опомниться, как уже сидела с ним в итальянском ресторане на 3-й улице. Он очень быстро съел уйму спагетти и выпил очень много красного вина и познакомил ее с официантом, которого звали Джованни.
- Он максималист, как и я, - сказал он. - Эта юная дама, по-видимому, анархистка с философским уклоном, но мы ее переубедим.
Дон Стивенс был родом из Южной Дакоты и еще на школьной скамье работал в провинциальной прессе. Кроме того, он был у себя на родине сельскохозяйственным рабочим и участвовал во многих выступлениях ИРМ. Он с нескрываемой гордостью показал Эвелин свою красную карточку. Он приехал в Нью-Йорк для того, чтобы работать в "Призыве", но как раз только что ушел оттуда, потому что эта чертова газетка была слишком прекраснодушна, по его словам. Он сотрудничал также в журнале "Метрополитен" и в "Мэссиз" и выступал на антивоенных митингах. Он сказал, что вступление Соединенных Штатов в войну - дело решенное; немцы берут верх, рабочий класс всей Европы накануне восстания, российская революция - это начало мировой социальной революции, и банкиры это знают, и это знает Вильсон; весь вопрос в том, допустят ли войну промышленные рабочие Востока и фермеры и батраки Среднего Запада и Запада. Вся пресса либо подкуплена, либо на нее надет намордник. Морганы должны воевать, или они обанкротятся.
