– Не думаю, что они пришли сюда из-за вас, – почтительно добавил Петра, тоже обращаясь к Эгинин. Почему с ним они ведут себя иначе? Возможно, практикуются в разговоре с благородными дамами в ожидании, пока не купят свою гостиницу. – Мы просто не хотели, чтобы для вас это было неожиданностью. Уверен, что Люка сумеет отделаться от них без всяких проблем. – Несмотря на спокойный тон, морщины продолжали бороздить его лоб. Любой выйдет из себя, если от него сбежит жена, а человек знатный может дать почувствовать окружающим тяжесть своего гнева. Бродячая труппа, чужестранцы, путешествующие по стране, представляют собой легкую добычу, тут не должно возникнуть дополнительных осложнений. – Вам не стоит беспокоиться, что кто-то сболтнет лишнее, миледи. Правда, Коль? – прибавил Петра, бросив взгляд на конюхов. Крючконосый неохотно кивнул, не отрывая глаз от костей, которые подкидывал у себя на ладони. Он был человеком крепкого телосложения, но не столь крепкого, как Петра, который гнул конские подковы голыми руками.
– Кто же упустит случай плюнуть дворянину на сапог, – пробормотал одноглазый, заглядывая в корзину с рыбой. Он был почти столь же высок и широкоплеч, как Коль, но все лицо его покрывали глубокие морщины, а зубов у него было еще меньше, чем у Ноэла. Взглянув на Эгинин, он склонил голову и прибавил: – Не в обиду вам будь сказано, госпожа. Между прочим, мы таким образом зарабатываем денежку, а они в последнее время лишними не бывают. Верно, Коль? Кто-нибудь донесет, а потом Шончан всех нас возьмут за жабры, глядишь, еще повесят, как этих, из Морского Народа. Или запрягут чистить эти поганые каналы на том берегу. – Конюхи выполняли всю черную работу в лагере, от чистки стойл и клеток животных до натягивания и складывания полотнища вокруг лагеря при переездах, однако он содрогнулся так, словно выгребать ил из каналов в Рахаде было худшей перспективой, чем сказаться повешенным.
– А кто говорил о том, чтобы доносить? – запротестовал Коль, негодующе разводя руками. – Я просто спросил, долго ли мы собираемся тут сидеть, вот и все. Я только поинтересовался, когда мы увидим свои денежки.
– Вы будете сидеть тут, пока я не прикажу вам встать. – Удивительно, насколько жестким могла сделать Эгинин свой тягучий выговор, не повышая при этом голоса. Это походило на шелест меча, вынимаемого из ножен. – Вы увидите свои денежки, когда мы доберемся туда, куда надо нам. Тех, кто верно мне служит, ждет небольшая прибавка к жалованью. А тех, кто думает о том, чтобы предать меня, ждет могила. – Коль расправил плечи под своим латаным-перелатаным плащом и выпучил глаза, пытаясь изобразить возмущение или, возможно, невинность, но по-прежнему выглядел как человек, ожидающий, пока леди подойдет поближе, чтобы стащить ее кошелек.
Мэт скрипнул зубами. Во-первых, это его деньгами она распоряжалась со столь королевской щедростью. У нее было достаточно своих, но до них не так легко добраться. Но самое главное – она снова пыталась распоряжаться. Свет, да если бы не он, она до сих пор сидела бы в Эбу Дар, строя планы, как ей укрыться от Взыскующих, а то и была бы уже призвана к ответу. Если бы не он, ей бы и в голову не пришло остаться неподалеку от Эбу Дар, чтобы уйти от погони, или найти убежище в балагане Люка. Но почему здесь солдаты? Шончан послали бы сотню, даже тысячу людей, если бы хоть отдаленно заподозрили, что здесь Туон. А если бы они прознали про Айз Седай... Нет, Петра и Кларин не знали, что помогают укрывать Айз Седай, но они могли упомянуть о сул’дам и дамани, и солдаты явились бы за сестрами. Мэт нащупал лисью голову под курткой. Он носил ее днем и ночью не снимая, и она должна была охранять его.
Он не рассматривал всерьез возможность пробиться к лошадям, и не только потому, что Коль и дюжина ему подобных побегут докладывать Шончан, не успеют они скрыться из вида. Насколько Мэт знал, у них не было каких-либо особенно враждебных чувств по отношению к нему или Эгинин – даже жонглер Руманн, по всей видимости, нашел свое счастье с женщиной-змеей по имени Адрия, – но некоторые люди просто не могут устоять перед искушением заработать немного золота. В любом случае, он не слышал грохота игральных костей в своей голове. И к тому же в этих парусиновых стенах находилось несколько человек, которых он не мог оставить на произвол судьбы.
– Если они никого не ищут, нам не о чем беспокоиться, – уверенно заявил Мэт. – Но все равно спасибо за предупреждение, Петра. Я никогда не любил неожиданностей. – Силач сделал небольшой жест, словно желая показать, что это ему ничего не стоило, но Эгинин и Кларин посмотрели на Мэта так, словно были удивлены, обнаружив его здесь. Даже Коль и одноглазый верзила моргнули при звуке его голоса. Ему пришлось приложить усилие, чтобы снова не заскрипеть зубами. – Я, пожалуй, пойду прогуляюсь возле фургона Люка, посмотрю, что там делается. Леильвин, вы с Ноэлом найдите Олвера и оставайтесь с ним. – Они любили мальчика, как и все остальные, и это удержит их на расстоянии. Лучше, чтобы он один занялся подслушиванием. А если им придется бежать, возможно, Эгинин или Ноэл по крайней мере помогут мальчишке выбраться отсюда. Да будет воля Света, чтобы до этого не дошло. Кажется, надвигается катастрофа.
– Что ж, от смерти так и так не уйдешь, – вздохнул Ноэл, снова берясь за свою удочку и корзину. Чтоб ему сгореть, по сравнению с этим стариком даже страдающий коликами козел выглядит жизнерадостным! Петра нахмурился еще больше. Женатые мужчины всегда выглядят озабоченными, это была одна из причин, по которым сам Мэт не спешил с женитьбой. Ноэл исчез за углом парусиновой стенки, и одноглазый с сожалением посмотрел вслед корзине с рыбой. Вот и у этого, похоже, не все шарики на месте. Не иначе как и у него где-то тоже есть жена.
Мэт надвинул шапку почти по самые глаза. Костей, однако, слышно не было. Он постарался не думать о том, сколько раз ему чуть было не перерезали глотку или не размозжили череп без всяких костей. Но, без сомнения, он бы услышал их, если бы ему угрожала какая-нибудь реальная опасность. Разумеется, услышал бы.
Мэт не успел сделать и трех шагов за ворота, как Эгинин догнала его и обвила рукой вокруг талии. Он остановился, недобро глядя на нее. Она всегда избегала следовать его указаниям, как форель избегает рыболовного крючка, но это было уже упрямство чистой воды.
– Ты соображаешь, что делаешь? А если этот шончанский офицер узнает тебя? – Это было столь же вероятно, как увидеть Тайлин, самолично входящую в лагерь, но он готов был схватиться за что угодно, лишь бы заставить ее уйти.
– Каковы шансы, что этот парень из тех, кого я знаю? – презрительно фыркнула она. – У меня не так уж много... – ее лицо исказилось гримасой, – ...было не так уж много друзей по эту сторону океана, и уж ни одного из них нет в Эбу Дар. – Она дотронулась до прядки черного парика, лежащей у нее на груди. – В любом случае, пока я ношу это, меня родная мать не узнает, – ее голос стал совсем унылым.
Если он будет продолжать так стискивать зубы, то в конце концов сломает один из них. Стоять здесь и спорить было абсолютно бесполезно, но в его памяти еще стоял тот взгляд, которым Эгинин вперилась в шончанских солдат.
– Только не вздумай опять сверкать на них глазами, – предостерег он. – Лучше вообще ни на кого не гляди.
– Я скромная эбударская женщина, – в ее устах это прозвучало как вызов. – Ты сам будешь с ними говорить. – А вот это уже было предостережением. О Свет! Когда женщина не хочет, чтобы все шло гладко, она обязательно что-нибудь испортит, а Эгинин никогда не заботилась о том, чтобы все шло гладко. Ему определенно угрожала опасность сломать зуб.
За входом начиналась своего рода главная улица, образованная вразнобой поставленными фургонами, вроде тех, в каких кочуют Лудильщики, – маленькими домиками на колесах, с оглоблями, проходящими выше сиденья возчика, и палатками величиной зачастую с небольшой дом. Большинство фургонов было раскрашено всеми оттенками красного и зеленого, желтого и синего; палатки в основном были столь же яркими, некоторые даже полосатыми. Повсюду рядом с главной улицей располагались деревянные помосты для выступлений, их цветная обивка уже несколько пообтрепались. Широкая, около тридцати шагов шириной, полоса земли, утрамбованная тысячами ног, была настоящей улицей, одной из нескольких, что вились между палатками. Ветер уносил тоненькие серые струйки дыма, поднимающиеся из жестяных труб, которые торчали над крышами фургонов и некоторых палаток. Почти все участники труппы, по-видимому, завтракали, если еще не лежали в кроватях. Они поднимались поздно, как правило – правило, всецело одобряемое Мэтом, – и никому не хотелось есть, сидя на улице вокруг костра, на таком-то холоде. Единственным человеком, которого он увидел, была Алудра; рукава ее темно-зеленого платья были закатаны до локтей, она толкла что-то в бронзовой ступке на откидном столике у стены своего ярко-голубого фургона, стоявшего на перекрестке одной из самых узеньких боковых улочек.
