— И не говорите. Лучше, чем на юге. Мы по воскресеньям в прошлом году на острова ездили. Благодать. Песок белый. Купались. Уху варили. А ягод там, грибов! Хоть литовкой коси!
— А вы сами нигде не работаете?
— Где уж мне, голубушка, работать. Семья, хозяйство. Корову держим, гусей, уток, теленка-полуторника, поросенка. Для чего же в деревне жить, если хозяйство не иметь? Что же тогда за сельские жители будем? Лучше уж в город на пятый этаж подаваться.
— Конечно, — соглашалась Светлана.
Вскоре Светлана познакомилась с завучем местной школы Марией Никитичной Завьяловой.
А через неделю получила письмо, написанное карандашом на промокашке печатными буквами:
«Дорогая Светлана!
Пишут тебе твои друзья и доброжелатели. Мы узнали, что в соседнем районе, в селе Артюхи (это Тюменская область), живет бывшая любовь вашего Павла Николаевича — Людка Долинская. Павел Николаевич думает, что она погибла на войне, а она, оказывается, попала в плен и была фашистской овчаркой. Сейчас она появилась в наших краях неспроста. Она красивая, хотя и говорят, что у нее ниже колена нет ноги. Он любит ее. И до войны, и всю войну они с ней таскались. Письмо подписать своими именами не можем, потому что, сама понимаешь, в каком мы положении: Крутояров всегда может отомстить. А то, что в письме все правильно — проверь сама».
Прочитав бумагу, Светлана обессиленно опустилась на стул и похолодела. «Как он мог? Он же не мог столько времени меня обманывать. Нет. Нет. Мне нельзя быть доверчивой. Павел — председатель крупнейшего колхоза. Это человек, который отвечает за многое. И вполне понятно, он не может понравиться всем. Кто-то лжет. Кто-то хочет помешать ему в работе, облить грязью… А если не лгут?»
Был полдень, но ее сильно клонило ко сну. Расслабли руки, заболела голова. «Усну… усну! А там будь что будет».
Стенька, прибежавший из школы, впервые увидел мать такой растерянной и безразличной ко всему. И впервые он испугался чего-то неотвратимого и неизвестного.
* * *
Кроме Крутоярова, в состав правления вошли: секретарь партийной организации колхоза, он же и председатель сельского Совета Егор Кудинов, безвыездно живший в Рябиновке Андрей Ильич Светильников, бухгалтер колхоза Вячеслав Капитонович Кораблев, пышный, кучерявый, с бордовым румянцем мужчина, несколько рядовых колхозников и Федор Левчук.
Андрей Ильич всю жизнь подымался по служебной лестнице обстоятельно и уверенно. После «Челябстроя» он работал в трех районах председателем плановой комиссии, заместителем председателя райисполкома, секретарем колхозного парткома. Работал рьяно, с душой и с большой пользой для дела. Незадолго до окончания войны его избрали секретарем райкома, и здесь он почувствовал, что подкралась старость, что от нее никуда не уйти. Когда район упразднили, его с почестями проводили на заслуженный отдых, и он уехал в родную Рябиновку с одним настроением — отдыхать, поберечь здоровье, пожить подольше. Но через два месяца, угнетенный и совершенно поседевший, с печально сжатым, черствым ртом, приехал к новому секретарю райкома:
— Давайте какую-нибудь работу.
— Вы и так немало сделали, Андрей Ильич.
— Нет, без работы не могу… Встаю утром, одеваюсь быстро, тороплю жену… А потом вспомню: так ведь я уже на пенсии. И тоскует душа. Если работать не разрешите — умру.
По просьбе райкома и назначили Андрея Ильича заведующим гаражом в рябиновском колхозе имени Фрунзе. Работа и хлопотная, и на людях, того и просил Светильников.
Вячеслав Капитонович Кораблев — тоже коренной рябиновский житель. В свое время он окончил только четыре класса начальной школы. Но всю жизнь его подмывала страсть к образованности. И он упорно учился. Закончил вечернюю среднюю школу, а потом заочно получил два высших образования. Любил подчеркивать свою образованность, носил на пиджаке два ромбика. Пыжился до тех пор, пока кто-то из дотошных рябиновцев не поймал его на пустяке. «Вячеслав Капитонович, — спросили его по телефону. — Будьте добры, разъясните, где озеро Ачялк находится? Мы что-то заблудились!» — «Ачялк? Слушайте, да вы что в своей жизни ничего не изучали, что ли? Это же Центральная Африка!» — «Спасибо!» — сказали в трубке, и на этом разговор закончился. Утром в контору пришла открытка:
«Вячеславу Капитоновичу Кораблеву, человеку с двумя высшими образованиями! Милый! Ачялк — это, если обратно читать, будет к л я ч а. Так-то!»
Шутки шутками, а бухгалтерское дело Кораблев изучил в совершенстве и был для колхоза лицом незаменимым.
Когда в состав правления предложили Федора Левчука, Кораблев и Светильников были категорически против.
— Незаконно, — сказал Крутоярову на предварительном обсуждении Светильников. — Это незаконно.
И Крутояров тут же вышел из себя:
— Незаконно? А для чего же он здесь служит? И кто он? Бывший колхозник, даже и сейчас, наверное, в списках числится. Кол-хоз-ник! То есть член колхоза! Колхоз надо укреплять. Вот пусть и укрепляет. Мы его не обременим. Нам лишь его совет и мысль нужны. Ну, иногда, конечно, и помощь сельпо. Поняли?
— Так бывает. Но это исключение.
— Пусть будет исключение.
Первое заседание правления было тяжелым. Колхозу по плану на следующую посевную предполагалось сократить площадь, под паровым клином с восемнадцати до восьми процентов. Некоторым хозяйствам производственное управление советовало ликвидировать пары полностью, не оставлять ни одного гектара и, таким образом, резко повысить валовой сбор зерна.
— Ваше мнение, товарищи, — спрашивал Крутояров.
— Директивы выполняются, а не обсуждаются, — начал Светильников. — Думаю, что такой вопрос ставить на обсуждение правления — это значит подвергать сомнению решения вышестоящих органов. Это не в вашей компетенции, товарищ председатель!
— Все? — Павел поднял голову. Бровь врезалась в бровь. Светильников не успокоился:
— Нет! Не все! Я считаю ненормальной такую постановку вопроса именно вами, товарищ Крутояров. Поверьте мне. Вы еще, как председатель, молоды. Опрометчивы. И можете запросто погореть. Вот сейчас все.
— Кто еще?
Поднялся Егор Кудинов:
— Удивляюсь выступлению товарища Светильникова. И вот почему: если бездумно ликвидировать пары, через год-два все земли сорняками загадим. А потом как? Директивами будем питаться?
Кудинов посмотрел на Крутоярова и вытер губы большим клетчатым платком.
— Продолжайте.
— А что тут еще продолжать? У меня все.
Бригадиры и Федор Левчук поддержали Егора: пары чохом в один год ликвидировать может человек, который завтра не собирается жить и хлеб выращивать.
Кораблев не выступал. Воздержался. Павел хмурился:
— Вы, Кораблев, что же мнение свое прячете?
— Нет, почему же?
— В таком случае, прошу.
— Видите ли, товарищи члены правления, пары — это все-таки восемнадцать процентов пустующей площади, то есть бесполезно пропадающий хлеб. Если их засеять, значит, мы на восемнадцать процентов получим больше хлеба. Но есть и другая сторона: ликвидация парового клина приведет к засорению земель… Однако выпускаются уже химические средства борьбы с вредными растениями… Значит, я за гербициды, за изумительные чудодейственные порошки и жидкости. Я за новое, товарищи, прогрессивное.
— Надо оставлять пары, или вы их предлагаете засеять?
— Ну как вам сказать, если будут гербициды, то да… Если… в общем, решение высших органов — закон для низших. Так ведь?
— Ясно. — Павел сунул запотевший кулак в карман и встал. — Я тут примерно считал, как пойдет дело после ликвидации паров. Получается так: в первые два года валовой сбор будет выше, во вторые — равный прежнему, а потом — все идет на убыль. Площадь под посевами увеличится, работы с землей прибавится, а зерна не будет. Как тут быть? Вот как: без паров жить нашему хозяйству пока что рановато, следует всеми силами сохранять пары. Всеми силами. Это и будет нашим выводом. Райком партии просил нас иметь по данному вопросу четкое мнение. Оно есть. Его следует отстаивать. И второе. Давайте начнем вот с чего: поручим, ну хотя бы товарищу Левчуку, подготовить вопрос об ответственности каждого за свой участок работы. Будем говорить не вообще, а на конкретных примерах.
