– Его обязательно надо постричь в монахи. Судьба этого человека предопределена небом, сердце его непреклонно. Хотя сейчас он производит неприятное впечатление и чем-то напоминает преступника, но жизнь его будет очень богата событиями и со временем он ступит на стезю праведников. Он не похож на других людей, и ему удастся достичь высшего совершенства. В этом вы не можете с ним сравняться. Когда-нибудь вы вспомните мои слова, а сейчас не препятствуйте ему.

«Настоятель пристрастен к этому человеку, – подумал помощник настоятеля, – и нам остается только повиноваться. Моим долгом было предостеречь его, но поскольку он не послушался, мне остается только примириться».

Тем временем в келье настоятеля была приготовлена трапеза, на которую вместе с другими пригласили Чжао. После трапезы казначей подсчитал предстоящие расходы, и Чжао дал деньги на покупку материи для монашеского облачения, на пошивку туфель и головного убора, рясы, халата, а также всех предметов, необходимых для обряда пострижения.

Через день-два все было готово. Затем настоятель выбрал благоприятный для пострижения день и приказал звонить в колокола и бить в барабаны. Вскоре все монахи собрались в храме. Человек шестьсот в длинных одеждах, разделившись на две группы, уселись рядами перед алтарем и, сложив ладони, приготовились к молитве. В это время Чжао вытащил из серебряного ларца слиток серебра, одежду и благовонные свечи и все это с поклонами поднес к алтарю.

После того как прочли молитву пострижения, послушник подвел Лу Да к алтарю. Помощник настоятеля велел Лу Да снять с головы повязку и разделил его волосы на девять прядей, придерживая их пальцами. Цирюльник обрил Лу Да голову, но когда дошла очередь до бороды и усов, тот вдруг сказал:

– А нельзя ли их мне оставить?

Услышав эти слова, монахи не могли удержаться от смеха.

– Внемлите словам псалма! – провозгласил стоявший на возвышении у алтаря настоятель и начал читать:

– «Ни один волосок не может быть оставлен,

Все шесть органов чувств должны быть очищены.

Тебя должны полностью обрить

Для того, чтобы устранить всякую причину

для беспокойства».

Кончив чтение псалма, настоятель приказал:

– Обрить наголо!

Цирюльник одним взмахом бритвы начисто обрил усы и бороду Лу Да. Помощник настоятеля поднес настоятелю бумагу о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв бумагу, в верхней части которой было оставлено место для имени, настоятель прочел строку из псалма: «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи-шэнь, что значит «Познавший глубину».

Даровав Лу Да новое имя, настоятель передал бумагу монаху-писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал ее Лу Чжи-шэню. Затем настоятель вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи-шэня к алтарю, и настоятель, возложив ему на голову руки, произнес:

– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников и друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.

Чжи-шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только «могу» или «не могу», и вместо этого сказал: «Я запомню», – что также очень рассмешило монахов.

Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи-шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.

На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с настоятелем и на все уговоры погостить отвечал, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:

– Достопочтенный настоятель и отцы-монахи! Во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи-шэнь – человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого-нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, будьте снисходительны к нему.

– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это настоятель, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественное учение и откроем ему путь к самосозерцанию.

– Когда-нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.

Потом он подозвал к себе Лу Чжи-шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку сказал ему:

– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и не быть гордым и заносчивым. В противном случае ты поставишь меня в неудобное положение. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать. – Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи-шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя как полагается.

Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.

Что касается Лу Чжи-шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:

– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!

– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи-шэнь.

– О, милосердное небо!19 – воскликнули монахи.

– Причем тут угорь? – изумился Лу Чжи-шэнь. – Я и черепах едал.

– Ну и беда с ним! – вскричали монахи.

– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи-шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.

Тут монахи оставили Лу Чжи-шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все же решили пойти к помощнику настоятеля и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но помощник стал их уговаривать:

– Ведь настоятель сказал нам, что когда-нибудь Чжи-шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что настоятель потворствует Чжи-шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.

Монахи ушли восвояси.

А Лу Чжи-шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.

Монастырские служки отправились к настоятелю и стали жаловаться:

– Лу Чжи-шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по-монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре?

– Вздор! – сердито сказал им настоятель. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи-шэнь исправится.

После этого никто больше не решался заговаривать о новом монахе.

Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи-шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды в начале зимы выдался прекрасный тихий день. Чжи-шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, направляясь куда глаза глядят. Дойдя до беседки, расположенной на склоне горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пищу, а теперь меня сделали монахом, и я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что-то долго не присылает своих людей с провизией. Я уже ко всему потерял вкус! Достать бы где- нибудь вина, может быть, на душе стало бы полегче».