Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Выходит, человек волен самовластно прийти к мысли о послушании Богу.

– Думаю так, – Ефросин победоносно посмотрел на князя. – Тогда и поступки будут праведными. Без знания мудрости бессилен он. Потому и не можем мы осуждать человека. Сам он себе судия. Сам за грехи свои и ответит.

Князь в задумчивости подпёр голову руками. Лицо его помолодело, казалось, скинул Михаил Андреевич груз забот, довлевший над ним.

– Мне всё же интересно, кто написал сию книжицу. Зовёт она к размышлению.

Ефросин взял книжицу в руки.

– Сейчас прочитаю:

«Если кто-нибудь хочет узнать имя человека, доставившего Лаодикийское послание, то пусть сосчитает: дважды четыре с одним и дважды два с одним, семьдесят раз по десяти и десять раз по десяти, заканчивается ером.

В этом имени семь букв: царь, три плоти и три души».

– Могу дать лист бумаги, – монах хитро улыбнулся.

– Ну, уж слишком, – Михаил Андреевич поднялся из-за стола. – Итак много загадок. Вели запрягать. Хочу засветло в Белоозеро обернуться. По дороге подумаю. Постой. Перепиши-ка послание ещё раз. Для меня.

Михаил Андреевич обнял инока и вышел в монастырский двор. Солнце, удивительно яркое для этой поры года, перешло на вторую половину бескрайне голубого северного неба. Стояла тишина необыкновенная…

В то же примерно время в пятистах верстах южнее Кириллова монастыря в Богом избранной Москве Фёдор Васильевич Курицын, важная персона в создаваемом Великим князем Иоанном Васильевичем государстве, тоже садился в сани, собираясь навестить родителей в родовом имении Курицыно в двадцати верстах к северо-западу от стольного града.

Курицын любил зиму… Не ту мерзопакостную, что в Венгерском королевстве, когда везде лужи да грязь, а настоящую русскую зиму, с лёгким обжигающим ветерком, хрустящим под ногами снегом, сияющими ночными звёздами.

Сани летели лихо, казалось, и лошади не нужны – дорога шла под уклон.

Москву промчали – не успел оглянуться. Выехали на Тверскую дорогу – там ещё быстрее. Эх, русская душа! Нет… остановиться, оглянуться, подумать, взвесить, рассчитать. Всё рвётся куда-то. Лбом двери вышибает.

Позади ближние деревеньки: Дрогомилово, Новинское, Кудрино, Три Горы, впереди – поворот на Волоколамск. Выбирать нужно: по Волоколамской или по Тверской дороге ехать?

Всё же, несмотря на кажущуюся русскую бесшабашность, в жизни была одна закономерность, которую Курицын хорошо усвоил. Чем ближе к Кремлю были деревеньки, тем знатнее их владельцы, чем дальше – тем менее родовитые. Вотчина Курицыных – самая дальняя из всех близких к Москве.

Потому Фёдор Васильевич и решился напрямик ехать, лесами да болотами. Увязнуть в трясине не надеялся, мороз – в помощь, а лесом – так дорожка была, которую знал хорошо. Показал бывший боярин, ныне монах Кириллова монастыря Гурий, в миру Григорий Михайлович Тушин, внук знатного боярина Василия Туши, правнук воеводы Костромского Ивана Родионовича Квашни, от которого и пошли ближайшие соседи Курицыных: Квашнины и Тушины.

Удивительно, что не все ещё на Руси золотому тельцу благоволят, думал Курицын. Вот у Григория и власть, и деньги. Но в двадцать два годка сказал отрок: «Не деньги мерило всего» и отрёкся от имени своего. Удалец, всё же Гришка! И в монахах – первый! В тридцать с небольшим – игумен, и не где-нибудь, в Кирилло-Белозерском монастыре.

Дорога уже шла по соседским землям. По правую руку деревенька Братцево – вотчина Квашниных – открылась. По левую – Коробово – владение Тушиных – промелькнуло. Не заметил Фёдор Васильевич, как реку Химку переткнул. Понял только, когда в большую яму, вернее, не яму – ямище, упёрся. На версты две ровным кругом идёт, словно выгреб кто землю ковшом или чашей – здесь река Всходня петляет, крутой поворот делает. Место это в народе «чашей» прозвали. И вправду чаша! Только не мёдом полна, а белым снегом.

Курицын остановил сани. Эх, красота! Иметь бы крылья – взлетел бы белым соколом! Потом подумал: «Летать бы больно много не дали, с лихвой среди бояр завистливых».

Объезжал «чашу» долго, сани вязли в глубоком снегу. Но вот и Курицыно.

– Ну, дай поесть сыну, Василий, – причитала матушка, вынося хлебосолы из поварской комнаты. – Потом расспросишь, чай, не вечер.

Родительский стол не ломился от яств, но и бедным его нельзя было назвать: кулебяка, гусиный паштет, варёная репа, глухарь, запеченный в тесте, брусничный и клюквенный морс, медовуха, куличи с рыбой и голубикой – всё, чем богата была земля подмосковная, матушка сама аккуратно выстраивала на столе, крытом кружевами вологодскими.

С десяток крестьянских душ досталось Василию Афанасьевичу из надела Великой княгини Софьи Витовны, бабки нынешнего государя. Был он служилым человеком в её вотчине – Митино. Выбился в люди благодаря уму и сообразительности, за что и дарован был малой деревенькой.

Снаружи отеческий дом мало чем отличался от простой крестьянской избы, разве что больше был по размеру, да во дворе отец соорудил конюшню и баньку. Зато внутри обстановка не уступала иным боярским усадьбам. Резные шкафчики, буфеты, коврики домотканые и даже персидский ковёр на стене в гостиной зале. В услужении у матушки три дворовые девки. Одна хлебосолами занята, другая стиркой да прибиранием светлиц, третья ткачеством и вышиванием – кое-что из её рукоделий зимой выставляли на продажу на Москве-реке. Единственный дворовой холоп – конюх Елисей – он же плотник, кузнец и до девок охотник, не раз был бит хозяином за недопустимые вольности. Оттого отличался преданностью и особой любовью к «Курице» – как за глаза называли Василия Афанасьевича более влиятельные соседи. Елисей в обиду хозяина не давал и не раз встревал в перепалку, и не только словесную, с соседскими, если слышал от них оскорбительное, по его мнению, прозвище.

– Ну, как там, в Венгриях? – вопрошал любознательный Василий Афанасьевич. – Палаты каменные али деревянные мастерят?

– По преимуществу, каменные, – коротко отвечал Фёдор.

– Вишь ты, а у нас – деревянные. Оттого и пожаров много. Вот давеча у Тушиных Свято-Спасский монастырь горел – три дня не могли потушить. Леса в избытке, да головы нет. Как будем соболей, белок да куниц промышлять, когда весь лес вырубим?

– Не ворчи, Василий Афанасьевич, – вмешалась матушка. – Пусть Феденька о жилье в Москве расскажет. Как там внучата наши, Афоня да Ивашка?

– О Москве успеется, – перебил жену Курицын старший. – А кто королём у них, Фёдор?

– Королём Матвей Корвин. Корвин – прозвище, по-ихнему «ворон». Хитёр да пронырлив. Купил корону у императора Фридриха за большие деньги, а потом того императора из его города Вены и попросил. Турок разбил дважды. Зело мудр. Наш государь греческую царевну в жёны взял, а Матвей – флорентийскую. Книг на латинском привёз. Каменщиков, пушкарей, рудознатцев италийских. Как и наш Иоанн Васильевич, земли венгерские собирает. Мало того, и соседние к рукам прибирает: Чехию, Силезию, Словакию тож.

На челе Василия Афанасьевича обозначилась борозда глубокая – призадумался он. Собирание земель – его любимая тема.

– Разумею теперь, зачем тебя государь к королю Венгерскому посылал. Нам свободный проход в Италию нужен. Нас ливонцы с поляками, литовцами да турками в кольцо взяли, вздохнуть не дают. Значит, с Венгрией дружить будем. А я думаю и с турками завести разговор надо: тогда по морю Чёрному купцы приезжать будут. И ни Литва, ни Польша, ни Ливония помехой не станут, обойдём их стороной. Ты как, Фёдор, мыслишь?

– Так и мыслю, – оживился Фёдор Васильевич. – С Венгрией против Польши договор заключил, теперь в Турцию послов посылать будем.

Ближе к вечеру, как давно уже было заведено, отец и сын уединились в небольшой комнате – «коморе», как называл её Курицын старший, где Василий Афанасьевич разрабатывал прожекты об устройстве земли русской.

В «коморе» нашёлся для государева дьяка благодатный и вместе с тем требовательный слушатель – отец не любил фальши ни в делах, ни в мыслях. Ему решил Курицын поведать свою повесть о Дракуле, тайный плод венгерских размышлений. За этим в родимое гнездо и приезжал.

8
{"b":"205034","o":1}