Подрагивающими руками ощупал пиджак, куртку, брюки… «Ох!» Этот вздох свидетельствовал о том, что нашелся бумажник. Он вытащил из внутреннего кармана то, что было когда-то паспортом. Обложка пожелтела и побурела, строчки расплылись. В раскисший документ был вложен билет на самолет. Летательный аппарат должен был двигаться из Киева в город Z. «Киев – мать городов», – машинально сказал Левкин. Билет был еще менее пригоден к использованию, чем паспорт. Даты отсутствовали, фамилия пассажира тоже, часть билета превратилась в скользкую желтоватую кашицу.

Но, с другой стороны, бумажник был цел. Слава богу! Отчего-то из всего происходящего чудом казалось только это. Внезапно в затылок острым углом вступило окружающее пространство. «Мама», – проговорил он невольно и взялся за голову. «Да, сынок, – сказала фрау с отчетливым немецким акцентом, – да. Понимаю. Нужно поплавать, понырять, вглядеться в темную суть наших озер». – «Извините», – ошарашенно проговорил Иван Павлович. Согнулся, наклонил голову к жирной птице у своих ног. Перед глазами тут же пошли круги, захотелось одновременно попить и помочиться.

«Ничего, – степенно произнесла утка, встала с гнезда, почистила перья плоским оранжевым клювом, – не дергайся. Ты вот что, мальчик, искупайся и покажись на глаза людям. Без этого ты просто сойдешь на нет. Станешь мертвее мертвого. Натюрлих. Понял меня, милый?»

Иван с тоскою вгляделся в утку. Ноги и руки дрожали. Поминутно озираясь по сторонам, Левкин норовил присесть пониже, чтобы слышать голос мамы-утки как можно более отчетливо. «Не садись, не пугай меня! Ты отвратительно громадный! Встань и стой! – Утка громко крякнула и гордо расправила крылья. – Иди в воду и начинай жить! Vivamus, mea Lesbia, atque amemus, что значит будем жить и любить, моя Лесбия!»

«Лесбия?!» – Иван на всякий случай коснулся причинного места. «Вот озеро! Озеро, мальчик! Время идет, а ты ужасен!» – «А что же дальше?» – Левкин не переставал с томительной тоской оглядываться вокруг. «Да ладно тебе, – мотнула головой фрау птица. – Пошел в озеро, пошел! Как коньяк жрать, так ты не спрашивал, что дальше! А именно сейчас отчего-то забеспокоился. Невротик, мать твою. Пошел! Будет видно, что дальше. В озеро! Brevi manu, что значит быстро, млять, и без проволочек!»

В теле нарастал зуд. Действительно противно, утка-мать совершенно права. «Несомненно быстро, – проговорил Иван. – Разумеется, без проволочек». Осторожно переступив через Гретхен, бросился в воду. Поплыл, периодически ныряя, отдуваясь, хрипя от восторга и натуги. Вокруг расходились волны, будто видимые сигналы невидимому. Дрожала ряска. Мерцали неясные отражения в глубине пруда. Качалось в воде высокое небо с быстро набегающими тучами.

«Что-что высидела глупая немка, – оглушительно орали птицы, – что-что высидела старая дура?!» – «Что за урод, – орало воробье, – урод, мать его! Гребаный урод!» – «Не кра-кра-красифффф, – вынес приговор грач, – фтопку фертика!»

«На себя посмотрите», – посоветовал Иван Павлович, стараясь не сбиваться с ритма. Раздался оглушающий хлопок – в воду прыгнула жаба, едва-едва оправившаяся после зимней спячки. Пошли круги. Истерически заорал грач в орешнике. Подул ветер, зашумели деревья. Двадцать метров туда, двадцать обратно. В голове прояснялось. «Однако холодно», – проговорил Левкин, отплевываясь от тины. Холодно, страшно холодно. Намокшая куртка, пиджак, брюки, сорочка с галстуком тянули ко дну, вызывая потерю настроения. В два-три широчайших взмаха Иван преодолел расстояние до берега – и вот уже торжествовал высадку в зеленейших травах, кое-где покрытых грязноватым снежком.

Пока плавал, горизонт закрыли тучи, закапало, загремело. «Решительно действовать, – сказал вслух, – иначе никак». Поправив на шее потемневший от воды бежевый галстук в крупную черную клетку, пошел вперед.

Справа и слева возвышались хозяйские постройки. Узкий мелкий залив, являющийся частью дворовой территории, был наводнен птицами, собаками, свиньями. Свиньи ради шутки пытались съесть индюка, тот с этим согласен не был. Кричали утки, гоготали гуси. Визжали кошки. Лаяли псы, радуясь непогоде и общему бедламу. Все, в сущности, были очарованы первым весенним громом и теплым дождем, шумно переговаривались между собой.

Иван стал событием. «Что за гадкий, Гретхен, что за гадкий у тебя вылупился Иван Павлович?! Что за гадкий! Гадкий, гадкий Иван Павлович, гадкий!» – «Не ваше дело», – равнодушно отвечала фрау птица, тяжело переваливаясь, вышла из воды и пошла к птичьим кормушкам, наполненным почти до половины. «Сука, сука, – задорно трещали сороки, – сука, немецкая сука! Зачем привела урода?!»

Иван, оглядываясь на веселых дворовых собак, несколько раз стукнул в окно. Никто не ответил. Подошел к двери. Остановился. Опять нащупал бумажник, посмотрел на него, улыбнулся, как старому другу, проверил наличие денег. Деньги были.

«Мальчик, – громко сказала утка за его спиной, – Ваня!» Повернулся и в неизмеримом ужасе прислонился к стене дома. Неправдоподобно громадная Гретхен стояла перед ним, переступая с лапы на лапу, смотрела темным взглядом. Яснее всего Иван видел оранжевый клюв и все свое внимание зачем-то сконцентрировал именно на нем.

«Не бойся, глупыш, это мама». – «А я и не боюсь», – проговорил Левкин и едва не разрыдался от ужаса. «Слушай, Ваня. Ты, конечно, в городе все забудешь, но постарайся запомнить следующее… – Утка подняла правое крыло. – Во-первых, будь осторожен на заводе. Соблюдай технику безопасности. Употребляй кефир. Не стой под стрелой. Слушай гудки локомотивов. Не пей с Петренко. Во-вторых, найди лемура, как найдешь, бегом ко мне! Ты задержался у нас, тебе пора куда подальше».

Кружилась голова. Иван почувствовал, что его может вытошнить в любой момент.

«Но без лемура никак, милый. Подумай также о том, кто таков демон Декарта. В борьбе с ним – твой шанс стать реальным Иваном, сверх-Иваном и суб-Иваном».

«Вы что-то перепутали, – трясущимися губами выговорил Левкин, – лемуры? Я вообще не знаю, кто это». – «Тогда тебя сожрет демон, – доверительно сообщила утка. – Впрочем, я свое дело сделала, дальше – как знаешь. А теперь вперед, а то замерзнешь!»

Потянув на себя массивную железную рукоятку, поднимающую щеколду на обратной стороне двери, Левкин проник внутрь. В изнеможении прислонился к двери. Увидал старую тяжеловесную мебель. Чуть кривовато висящие часы с гирьками отмеряли время. Кирпичные нештукатуреные и небеленые стены. Уют, пахнущий печным чадом. В большой печи старинной кладки лениво тлели покрывшиеся пеплом угли.

«Извините, – сказал Левкин, – извините. Кто-нибудь!» Но его никто не извинил, дом был пуст. С минуту потоптавшись, Иван, тяжело вздыхая, разделся и развесил одежду на двух скрипучих стульях у огня. На лавке отыскал полотенце и вытерся досуха. Присел у стола на грубо сколоченный табурет. Попытался сообразить, что нужно предпринять и что в мире не так. А все буквально было не так. В голове холодным огнем кипели мысли и воспоминания, причем все до единого идиотские. Однако им следовало верить.

Иван ясно помнил, что является уроженцем города Z и мужчиной. Последнее уверенно подтверждалось особенностями строения тела. Откуда-то было известно, что Левкину сегодня нужно явиться на работу в газету с тревожным, глубоко масонским названием «Звезда металлурга». Этот инфернальный листок выпускался метзаводом Z для создания понтов и поддержания корпоративного духа. Иван призван был стать там главным редактором.

«Сегодня, между прочим, первый день работы, – сказал себе Левкин и мрачно покачал головой. – Ужасно, что он начался, а я не на месте. Просто ужасно. Что сказать заводскому куратору, если мы когда-нибудь встретимся? Не мог успеть вследствие крепости скорлупы?»

Иван Павлович оглядел руки, ощупал лицо и ясно понял, что ему сорок лет или, в крайнем случае, около того. Молодость могла бы и не уходить, но что поделаешь – она ушла, оставив мочекаменную болезнь и какие-то проблемы с родителями, решить которые только еще предстояло. «Мама, папа, – проговорил Иван Павлович, наморщив лоб. – А в чем, собственно, дело?