– Честно говоря, я не заходил в каюту и не знаю, оставили они там что-то или нет. О каких вещах идет речь?
– Синий в полоску костюм в «блистерной упаковке», туфли, пара сорочек.
– Посидите здесь, я схожу за ключами. Они у меня в каюте на баркасе. Чтобы вы не скучали… – Клим одним пультом включил телевизор, другим – спутниковый ресивер. Тактично дождался, когда загрузится приложение и на экране появится картинка. Со словами «все в порядке» он вышел из каюты и прикрыл за собой дверь.
У меня появилась возможность осмотреть его каюту, она была зеркальным отражением другой и могла принадлежать аскету: природа за окном, рыбалка, свежие новости по спутнику – что еще нужно одинокому человеку для счастья?.. Две нижние мягкие полки, платяной шкаф, умывальник (он не был огорожен), туалетная кабинка. Я заглянул туда: чисто, но намек на запах общественного туалета пробивался сквозь искусственный аромат жасминового освежителя воздуха. В холодильнике минеральная вода, пиво, копченое свиное сало, распространяющее аппетитный чесночный дух. В шкафу висела только мужская одежда, в том числе и новая рабочая с логотипом водоканала на спине куртки. Мимо моего внимания не могла пройти нижняя фанерная полка. Когда я поднял и опустил на нее ботинки шкипера, я услышал такой же звук, который в соседней каюте натолкнул меня на мысль о двойном дне. В этом шкафу тоже было двойное дно, но оно не было приспособлено под тайник, об этом я мог судить по шляпкам гвоздей, при помощи которых была прибита полка: их забили еще на мебельной фабрике и с той поры ни разу не вынимали. Я был уверен, что все каюты дебаркадера сохранили дух советской эпохи, и это в равной мере касалось и сделанной на века мебели.
Шкипер застал меня возле шкафа, но дверь его я успел закрыть.
– Сделано на века, – произнес я. – Кажется, дверь сейчас откроется, и из шкафа вылезет Буратино.
– Я принес ключ, – с порога поторопил меня Клим, пультами выключая технику.
«Значит, сюда он вернется нескоро», – подумал я.
Шкипер открывал соседнюю дверь «родным» ключом, а мне представлялось: в руках он держит отмычку – настолько свежи были воспоминания о прошедшей ночи. Он первым вошел внутрь, я шагнул следом. Сразу же обратил внимание Клима на недопитую бутылку вина:
– Что думаешь по этому поводу?
– Ничего. – Он пожал широкими плечами. И продолжил выкать: – А вы пришли к какому-то определенному выводу?
– У меня только одна версия: по телевизору президент объявил о незамедлительном сухом законе. Столько добра по России пропало…
Шкипер отказался комментировать мою версию и, распахнув дверцу шкафа, спросил:
– Этот костюм?
– Он самый, – ответил я. – Можно забрать?
– Да. – Клим снова пожал плечами.
Я вынул из кармана куртки сложенный в несколько раз черный мешок для мусора, на котором еще сохранился ценник, и развернул его. Шкипер решил мне помочь. Я держал пакет, он же, сложив костюм вчетверо, укладывал его. И даже не высказал недоумения: на кой черт Аннинской понадобился этот костюм? Ее муж убит, сама она в таком положении, что думать о костюме покойного мужа по крайней мере смешно. В этот же пакет уместились рубашки, а ботинки – в другой.
Я был готов попрощаться с Климом, но он вдруг сделал мне предложение, от которого невозможно было отказаться.
– Через полчаса на набережной у меня встреча с клиентом. Так что если вы не против прогулки на баркасе…
– Ни разу не плавал на баркасе, – дал я согласие. – Заодно сэкономлю на такси.
Баркас оказался внушительных размеров, я подумал о рабах на галерах: тут их могло разместиться по двадцать с каждого борта и еще столько же надсмотрщиков с плетьми.
Шкипер поторопил матроса, у которого что-то там не заладилось со швартовым. Наконец он смотал веревку с кнехта и спрыгнул на борт, оттуда – на палубу. Рулевой уже стоял на мостике. Дождавшись команды шкипера, он отчалил от бона.
Слева на траверзе высился островок, похожий на утюг. Мне показалось, он идеально подходил для пикника небольшой компанией. Нижняя терраса островка – песок, средняя – живая тальниковая изгородь, верхняя была увенчана десятком осокорей.
– Можно пройти мимо островка, – угадал мои мысли шкипер. И дал команду рулевому. Тот переложил руль влево, направляя судно вдоль острова. Он сбросил скорость до самого малого хода, словно для того, чтобы я смог расслышать каждое слово шкипера, который вот только теперь перешел со мной на «ты»:
– Это мой костюм, – он небрежно пнул в пакет у моих ног. – Я повесил его в шкаф вчера вечером, и об этом, кроме меня, не знала ни одна живая душа. А это значит, что ты проник в каюту в мое отсутствие: между десятью часами вечера и семью часами утра.
Я прикинулся покладистым мужичком:
– Если это твой костюм, ты можешь оставить его себе.
– Слышал историю про Муму?
– Про нее слышали все, кроме самого Герасима, – ответил я и бросил взгляд на воду; и не удивился бы всплывшей вдруг собаке. Потом я перевел взгляд на Утюг. Баркас скрылся за ним, и теперь с противоположного берега судно невозможно было разглядеть даже в телескоп. Ближний берег вообще был пустынным.
– Никого, да? – снова проявил сообразительность шкипер. – Никого, кто дал бы ломаный грош за твою поганую жизнь.
– Поговорим о настоящих деньгах, – предложил я. – Миллион в черном с золочеными замками дипломате тебя устроит? – Я решил приобщить к разговору и матросов тоже. – Никто из вас не терял миллиона, обвязанного резинкой? Дело в том, что я нашел резинку. Шутка.
– Эти деньги нужно вернуть, – безучастным голосом отозвался шкипер, будто речь шла о копеечной сдаче и будто он не понял «бородатой» шутки. Он подал знак матросу, вооружившемуся дробовиком.
– Вернуть кому – тебе или мне?
– Не строй из себя умника! Ты попался на костюме как последний дурак.
– У тебя есть информация, я хочу купить ее. Цена – миллион. От кого и за что Аннинский получил эти деньги?
– Не твоего ума дело. У тебя мозгов – кот наплакал.
– Зато у меня есть деловое предложение: у тебя товар, у меня предложение.
– Товар? – насторожился Клим. – Какой товар?
– Информация.
– А-а, – протянул шкипер. – А я-то думал… Давай я послушаю тебя.
– С кем Аннинский здесь поддерживал отношения?
– С директором яхт-клуба.
– Вот бы встретиться с ним, – делано вздохнул я.
– Не получится.
– Закрытая личность?
Шкипер громко рассмеялся.
– В точку попал. Его закрыли в Бутырке.
– В Твери тоже есть Бутырка?
– В Москве, придурок. Директор – москвич. Выкупил эту станцию три года назад.
– Как фамилия москвича, можно узнать?
– Теперь тебе все можно. Даже послать куда подальше его, – шкипер кивком головы указал на вооруженного матроса у входа в эту натуральную кают-компанию.
Я по ходу решил вывести из равновесия и матроса и назвал его речным монстром. Тот заиграл желваками и уже ни о чем другом, как о моей группе крови, не думал.
– Так как его фамилия?
– Перевозчиков. Вадим Перевозчиков, – представил он его как агента 007. – У него лучший адвокат. И даже прокурор просил судью избрать ему меру пресечения – домашний арест. Но судья решила по-своему.
– Принципиальная баба… – я решил выяснить и фамилию судьи.
– Сошина. Александра Сошина, – все в том же шпионском ключе продолжил Клим. – Перовский районный суд.
Теперь я знал район, в котором директор лодочной станции совершил преступление. Осталось выяснить род преступления.
– За что Перевозчиков угодил за решетку?
– Есть такой цикл передач, «Дорожные войны» называется. «Семерка» подрезала его «Лексус», и он отправил ее водителя прямиков в реанимацию, оттуда – в морг.
– Стрелял из травматики?
– Нет, он возил с собой саперную лопатку. Теперь ему светит до восьми лет.
– Светит ему больше, – мимоходом заметил я. И призадумался – пока было время и возможность для этого.
В данных, которые я получил от Клима, не было ничего странного или настораживающего, за исключением манеры подачи: почему шкипер о директоре станции, о своем начальнике, отзывается в пренебрежительном тоне? Подобие половинчатого ответа лежало на виду: начальник станции вряд ли избежит приговора и проведет несколько лет в колонии. Так что, по сути, Климу он больше (или пока) не начальник. Второе: из какого источника Клим почерпнул опять же детализированную информацию о судье, упрятавшей Вадима Перевозчикова за решетку? И третье: его безразличный отклик о бешеных деньгах в дипломате. Так ответил бы непоколебимый коммунист, и добавил бы: «Деньги – зло».
