Светка прошла мимо нее, прихватив с кухонного стола бутылку с бензином.

Она спустилась с крыльца. Потянулась до хруста в костях. На ее спине по всей длине обозначились позвоночные бугорки.

Подошла к яблоне.

– Я тебя садийа, я тебя йюбйю, – сказала стволу, похожему на ящерицу, застывшую и затянутую темной корой.

Яблоня росла высокая, неподрезанные ветки уходили в разные стороны. Кое-где на них висели буро-коричневые, сгнившие за зиму и высохшие за весну плоды, которых никто никогда не ел. Они и похожи были на младенцев, которых не срезали с пуповины потому, что уже в момент рождения те были мертвы.

Светка потянулась за веткой, наклонила к себе и принялась развязывать мокрый узел. Яблоня качнулась под порывом ветра, Светка выпустила ветку из рук, лента метнулась от нее. Но Светка снова поймала ветку и развязала узел.

Зеленую атласную ленту покрывали темные крапинки.

Светка пошла в теплицу. Открыла раскисшую за зиму дверь. Внутри оказалось холодней, чем снаружи. Посередине были свалены пустые коробки, в которые мать по весне сажала рассаду.

Светка положила ленту на землю, полила из бутылки бензином. Достала из кармана спички, чиркнула.

– Забирайте своего Ойега, – громко сказала она.

Светка сидела на корточках и смотрела, как огонь жрет ленту, сначала превращая ее в черную.

– Вот каким Ойег оказался, – тихо проговорила Светка. – А строий из себя… Пусть уходит.

Она резво встала, но тут же согнулась, обхватив рукой коленки, будто кто-то дернул за жилы в ногах.

Светка потрогала коленные чашечки, поплелась в дом, вошла в комнату, переступив через вытянутые ноги еще не вернувшейся Яги, открыла шкаф и долго смотрела на моток новой фиолетовой ленты.

Похабно растянув рот, Старая с закрытыми глазами сидела в кухне. Она раскачивалась, как будто находясь в полусне.

– Ты че, реально потолок недо… белила? – спросила Яга, заплетаясь языком.

– Реально все бросила, сюда побежала, – Старая открыла мутные глаза. – Хозяйка вернется, че будет… Скандал будет.

– Так невтерпячку, да? – злобно спросила Яга, но Старая из осторожности промолчала.

– Че, хата хоть крутая, скажи, Старая, – снова заговорила Яга уже другим голосом.

– Круче, чем у Анькиных родителей, – ответила та, и лицо ее дернулось.

– А че там? Такая же широкая плазма?

– Шире, – Старая шмыгнула носом.

– А кухня какая?

– С вытяжками всякими.

– Еще че там?

– Круто там.

– Была бы у меня такая хата, я б никогда не кололась, – сказала Яга. – И ребенка, может быть, родила б.

– Как можно колоться, когда у тебя своя хата есть, – вяло сказала Светка. – Хоть какая, все равно своя. Я б ремонт делать начала.

Анюта промолчала.

– Че, блядь, все такие умные! – вдруг закричала Яга. – Бляди! Я одна по точкам хожу, одна закуп делаю! Надоело всех тащить! Сами никто не встанут! Жоп не оторвут! А как сваришься, все первые лезут!

Ее злые голубые глаза остро вспарывали не только пространство вокруг, но и само ее одутловатое лицо.

– Опять ты на психах, – проворчала Старая и ушла в комнату.

За ней потянулась Светка.

– Че, блядь, все такие ранимые? – забубнила Яга. – Я тут королева, блядь. Моя кухня, блядь. Закуп – мой. Блядь. Сдохли б тут без меня… Опять, блядь, кровь не течет. Стоит, блядь, стоймя. Как хуйня пластиковая. Как болит, блядь… Миша, давай быстрей. Скоро мама придет. Говорю, мама придет. Миша, быстрей. Кому говорю – Миш-ша… Ижди-венцы, блядь.

Миша не обернулся и ничего не ответил, но начал быстрее крутить кастрюльную крышку.

– Че ты, Миша, а? – с угрозой спросила Яга. – Че ты такой Миша, а?

– Да, такой Миша, – ответил он, не оборачиваясь.

– Че ты, Миша? – заулыбалась Яга. – К Вадику ходишь. А мы тут тебя ждем.

– Нич-че, – бросил Миша.

– Анюта! – требовательно позвала Яга. – А-ню-та!

Аня показалась из комнаты. Ее лицо покрывал толстый слой тонального крема.

– Тоналку мою схватила, – сощурилась Яга, улыбаясь.

Под тональным кремом лицо Анюты казалось старше, словно она выдавила на него из чужого тюбика и чужую старость.

– Ты когда завтра у меня будешь, я тебе голову знаешь чем дам помыть? – затараторила она. – Материным кондиционером. От него волосы такие – живые.

– Мне краску для волос купить не на что, – сказала Яга. – Хожу, как пугало позорное.

Аня села на табурет. Распустила волосы – темные и густые.

– Ты этим кондиционером волосы моешь? – спросила Светка, заходя в кухню. – Они у тебя так блестят.

– Так я ж с Лешкой маленько уже не живу, – ответила Аня, проводя рукой по волосам. – Мы ж маленько поругались, я ж у родителей теперь.

– А че так? – спросила Светка.

– А у меня же это, бунт в душе. Против матери его. Она же как приехала, сразу Лешка переменился.

– В этой церкви была, протестантской, куда хотела пойти? – спросила Светка.

– В четверг была, – скромно ответила Анюта.

– И че там? – спросила Яга.

– Ничего так, – ответила Анюта. – Лекцию писали. Пастор всякое рассказывал.

– Лек-ци-ю? – растянула Яга. – Ни хуя себе, все какие вокруг умные. Че, Анюта, нам тоже расскажи, про что лекция была.

– Я так не помню, только своими словами могу.

– Давай своими, нам чужими не надо, – сказала Яга, стрельнув глазами в спину Миши.

Анюта потянулась к сумке, достала из нее тонкую тетрадь и пролистала исписанные листы.

– Там пастор как бы сказал, что слова, которые говорит Иисус, – они есть как бы жизнь для каждого из нас, – быстро заговорила она, глядя в написанные ручкой буквы.

– Че? – спросил Яга. – Какая еще жизнь?

– Это метафора, – не оборачиваясь, проговорил Миша.

– Ну давай, че там дальше, – сказала Яга.

– Он еще сказал, что Иисус знает сердце каждого из нас. Ну, типа, что мы говорим, как мы говорим. Короче, слово имеет силу, когда мы его произносим.

– Че ты толстую тетрадь не купишь? – спросила Яга. – Эта у тебя скоро закончится.

– Потому что, как бы это, толстая тетрадь пятьдесят рублей стоит. А я вчера попросила у бабушки сорок рублей, а она такая сразу отчиму позвонила – Анюта опять денег на наркотики просит. Он мне вчера скандал устроил… Вот и получается… – она запнулась, – опять двадцать пять.

– Еще че этот пастор говорил? – требовательно спросила Яга.

– Он еще, короче, вопрос поставил, на который мы… типа каждый из нас должен для себя ответить.

– Че за вопрос?

– Сейчас… – Анюта полистала тетрадь. – Короче, почему змей подошел к Еве?

– Че? Какой еще змей?

– Искуситель, – снова повернулся Миша.

– С яблоком! – подала из комнаты скрипучий голос Старая.

– Ага, – подтвердила Анюта.

– И че он к ней подошел с этим блядским яблоком?

– Я еще не нашла ответа на этот вопрос, – сказала Анюта и почесала голову. Из головы выпал волос.

– Может, влюбился? – спросила Светка.

– Она хоть красивая – Ева, что ль? – спросила Яга.

– Змей – это метафора, – произнес Миша.

– Че, блядь, заладил – метафора! – заорала Яга. – Че мне, блядь, мозги пудрите. Какие-то змеи, блядь. Яблоки какие-то. Вообще… Сейчас мама, говорю, придет!

Светка ушла в комнату, а Анюта осталась и сидела смотрела на черный волос, который, не долетев до пола, опустился на ногу и увяз в гное.

Больше ничего не было. Ягу смыло водой – теплой, прохладной и пенной. Вода была повсюду, и Яга была в ней одна. А больше ничего. Яга поняла, что когда повсюду что-то одно и его много, многажды множе тебя самой, но ты с ним – один на один, значит, то, что повсюду, – это ничто. Поняв это, Яга распустилась в ничем, как будто в ней открылись разные створки. Как будто у ней по всему телу были такие узенькие полосочки – жабры. Она ими в воде дышала, а когда надышалась, они ожили окончательно и начали раскрываться, как лепестки цветка. Наверное, большой розы. Роза была тяжелее, чем ничто, но именно потому, что она дышала ничем, она как бы тоже обезвесилась, сохранив при этом вес. И этот вес потянул розу вниз, на дно ничто. Внизу, как ни странно, Яга почувствовала себя еще невесомее. Раскрылась всеми жабрами ему навстречу, хоть оно и было повсюду, и куда ни поплыви – везде оно. Даже если просто будешь колыхаться на месте, оно тоже – везде. Дна не было, потому что у ничто дна быть не может. Яга об этом не догадывалась, но роза с самого начала знала об отсутствии дна. Телом Яга чувствовала, куда она движется – вверх или вниз. Яга двигалась вниз – к самому сердцу.