Трутень (1769–1770) и Живописец (1772–1773) – оба, как и

большинство других журналов, были в основном творениями их

издателя. Но вместо того чтобы, как делали другие журналисты и как

того хотела Екатерина, заполнять свои журналы безобидными

подшучиваниями над старомодными предрассудками, он превратил

их в орудие серьезной социальной сатиры. И удары свои он наносил

по самой сердцевине тогдашнего общества – по системе крепостного

права. Ведя полемику с собственным журналом Екатерины, он

осмеливался не соглашаться с ее мнением, что сатира должна

подсмеиваться над слабостями, а не бичевать пороки.

Именно новиковские остроумные и серьезные нападки на

крепостничество заставили Екатерину запретить все сатирические

журналы. Тогда Новиков перенес свою деятельность в другую сферу.

Он основал издательское дело, которое вел с высоким гражданским

одушевлением, стремясь не к прибылям, а к распространению

просвещения. С 1775 по 1789 гг. типография Новикова издала больше

книг, чем было издано в России с начала книгопечатания. О нем

можно сказать, что он сформировал русскую читающую публику.

Примерно в это же время Новиков стал франкмасоном – и притом

одним из самых выдающихся и уважаемых. Иногда в своих печатных

выступлениях он выражал свои религиозные и моральные взгляды, и

это его погубило. Он стал одной из первых жертв реакции Екатерины

на французскую революцию. В 1791 г. его типография была закрыта,

сам он арестован и посажен в Шлиссельбургскую крепость. Там он

оставался до самого воцарения Павла I, который его освободил, не

столько из либерализма, сколько из стремления разрушить все, что

сделала его мать. Новиков уже не вернулся к активной деятельности

и последние годы жизни провел уединенно в своем имении,

предаваясь мистической медитации. Как писатель он остался в

памяти потомства своими сатирическими журналами и несколькими

рассказами. Наиболее интересен из них Новгородских девушек

святочный вечер – улучшенная версия старой плутовской истории

Фрола Скобеева.

В 1790 г. произошло недолгое возрождение сатирической

журналистики, но, как и за двадцать лет перед тем, журналы стали

проявлять самостоятельность тона, что и вызвало правительственное

решение закрыть их совсем. Главную роль в их возрождении сыграл

молодой Крылов, позднее ставший великим баснописцем. Даже в

самых дерзких своих выступлениях журналы никогда не касались

вопросов чистой политики. Но созыв по собственной инициативе

Екатерины комиссии выборных депутатов в начале ее царствования

(1767) и реакция на французскую революцию в конце дали толчок

появлению чисто политической литературы.

Из писателей, связанных с первым периодом, самым

замечательным был князь Михаил Щербатов (1733–1790). Это был

аристократ и консерватор, один из первых просвещенных русских

людей, осудивших Петра Великого за то, что он внес разложившуюся

западную мораль в крепкие семейные устои старой Руси. Самый

интересный его памфлет – О повреждении нравов в России, мрачный

рассказ о дурном поведении императриц XVIII века и их фаворитов.

Щербатов написал также историю России, которая в литературном

отношении ниже других его сочинений: это просто плохо

переваренные летописи.

Гораздо более интересным историком был Иван Болтин (1735–

1792), который по праву может считаться отцом русской истории. Его

Примечания к истории древней и новой России Леклерка (1788) –

первое свидетельство появления в России исторической критики и

большое достижение критики ученой.

Второй важнейший политический толчок, пережитый в это

царствование – французская революция – нашел свое отражение в

знаменитой политической инвективе Александра Николаевича

Радищева (1749–1802) Путешествие из Петербурга в Москву.

Молодым человеком Радищев был послан для завершения

образования в Лейпциг, где подпал под влияние самых крайних

французских философов – Гельвеция, Рейналя и Руссо. По

возвращении он спокойно служил на государственной службе и ничто

не предсказывало его дальнейшую судьбу. В 1790 г. он завел частную

типографию и напечатал там, не предъявляя в цензуру, свое

знаменитое Путешествие. Стиль этой книги – настойчивая и

однообразная риторика; ее русский язык необыкновенно неуклюж и

тяжел. Содержание – яростные нападки на все существующие

социальные и политические установления. Главный удар был

направлен против крепостного права, но в книге выражались и

антимонархические чувства, и материалистические взгляды. Книга

была немедленно реквизирована, а ее автор арестован и сослан в

Восточную Сибирь. Выпустил его только Павел в 1796 г., а в 1801 г.

Александр I полностью его реабилитировал, и он был принят обратно

на службу. Но в ссылке он стал подвержен припадкам меланхолии и в

1802 году покончил с собой. Радикальная интеллигенция считает его

своим предтечей и мучеником. Искренность его книги подвергалась

сомнению какпервыми его защитниками, так и более поздними

обвинителями. Судя по всему, он написал ее просто из литературного

тщеславия и она не более чем риторическое упражнение на тему,

подсказанную и разработанную Рейналем. Как бы то ни было, книга

лишена литературных достоинств. Но Радищев был и поэтом – и

немалого таланта. Взгляды его были парадоксальны, он

Тредиаковского предпочитал Ломоносову и пытался ввести в русское

стихосложение греческие метры. Его короткое любовное

стихотворение, написанное сапфическим размером, принадлежит к

числу прелестнейших лирических стихов столетия, а его элегия (в

двустишиях) Восъмнадцатое столетие сильна и поэтически, и

выраженными в ней мыслями.

Восемнадцатый век оставил нам много интересных мемуаров.

Первые по времени и, вероятно, по интересности судьбы –

воспоминания княгини Натальи Долгорукой, урожденной графини

Шереметевой (1714–1771). Она была невестой одного из олигархов

семейства Долгоруких, когда переворот Анны Иоанновны (1730)

восстановил самодержавие и отправил Долгоруких в ссылку.

Несмотря на это, она вышла замуж за ссыльного и следовала за ним

во всех его испытаниях. После его казни она стала монахиней и в

старости написала историю своей жизни для детей и внуков. Главная

ее прелесть, помимо нравственной высоты автора, в совершенной

простоте и непритязательной искренности рассказа и в великолепном

чистейшем русском языке, каким могла писать только дворянка,

жившая до эпохи школьных учителей.

Из более поздних мемуаристов я уже говорил о Державине;

воспоминания Болотова (1738–1833) и Данилова (1722–1790) –

бесценные документы социальной истории нравов и притом

интересное и приятное чтение.

Немалый литературный интерес порой представляют личные и

даже официальные письма. Нелитературные люди, как правило, более

независимы от грамматики и риторики, чем литераторы, и поэтому их

русский язык энергичнее и характернее, чем язык профессионалов.

Распространяться по этому поводу у нас нет возможности, но

совершенно невозможно обойтись без упоминания фельдмаршала

Суворова, одного из культурнейших и информированнейших людей

эпохи. Он был очень внимателен к форме своей личной и

официальной корреспонденции, в особенности к языку своих

приказов. Эти последние бесспорно относятся к самым интересным

явлениям того времени. Они явно рассчитаны на ошеломляющий

эффект неожиданности. Стиль их – череда нервных, отрывистых

фраз, которые производят впечатление ударов и вспышек.