Жерар был в таком же пальто, что раньше, только новом и лучшего качества, из той же материи, того же цвета, и Виктория быстро прикинула его стоимость, потом — какая часть украденных у нее денег на это ушла. Жерар рванул с места, потом они проехали километров двенадцать, и Жерар затормозил, остановил машину у въезда на частную дорогу, выключил двигатель, потушил фары и повернулся к девушке. Поговорим немного, сказал он, поболтаем. Он положил руку на предплечье Виктории, и в его улыбке усугубился оттенок высокомерной насмешки, да оставьте же меня в покое, крикнула Виктория, убирая руку, заметив, походя, что это была первая фраза, которую она произнесла за день. Да ладно, сказал Жерар. Оставьте в покое, смущенно повторила Виктория. Раньше не так говорили, напомнил он. Мои деньги, сказала Виктория, на миг улыбку Жерара прервал веселый удивленный смешок. Да какие деньги, воскликнул он в свой черед, с клоунскими улыбками всплеснув руками, а Виктория повторила еще раз, мои деньги, те, которые ты у меня забрал, а он тем временем продолжал смеяться. Ну, конечно, это не я, спохватился Жерар, изобразив добрую улыбку специально для умственно отсталых. И даже если я, у вас нет доказательств. Знаю, сказала Виктория, ты знаешь, что я знаю. Хорошо, сказал Жерар, если вы так уверены, идите к полицейским, ну, почему вы не идете к полицейским, или вам со мной лучше, чем с полицейскими?
С этими словами он положил руку на плечо Виктории, а другую на талию, и привлек ее к себе, одновременно стараясь удержать обе ее руки в своей, и ему это уже почти удалось, но в последний момент Виктория исхитрилась ткнуть ему в глаза пальцами, сложенными в буквой V, а потом стремительно распахнуть дверцу. Оставив его вопить и грязно ругаться в одиночестве, она ринулась прочь, под деревья, в заросли колючего кустарника, и до рассвета блуждала там, дрожа и не выходя на дорогу, чтобы избежать новой встречи с Жераром, причем только утром сообразила, что забыла в машине у Жерара свой полиэтиленовый мешок.
Позже, в середине сентября, в один промозглый четверг, когда осень уже проявила себя в полную силу, Викторию сперва взял к себе в машину один ветеринар, потом симпатичный торговец спорттоварами подвез ее и остановился перед плохо освещенным баром в чистом поле. Он предложил угостить ее каким-нибудь горячим питьем, молоком, чаем, сам тоже что-то выпил и уехал в гущу дождя, Виктория осталась одна. В баре было полутемно, но уже топили: газовый радиатор возле стойки работал на полную мощность, столы были покрыты клетчатой клеенкой, на окнах висели негнущиеся занавески, разрозненная коллекция бутылок пылилась позади стойки, а ниже красовалось шесть почтовых открыток, которые так никуда и не были посланы, а вместо этого их проткнули кнопки и засидели мухи, а перед ними выстроилось скромное собрание сувениров. Пахло домашней кухней и содой, пряниками и старой колбасой.
Народу немного, временами заглядывает хозяин, и сразу уходит, как будто кроме него в погребке никого нет, хотя кроме Виктории — два посетителя, один, постоянный, торчит опорным столбом у стойки, другой, случайный, проездом, сидит за столиком. Все молчат. Иногда, чтобы расшевелить молчание, столб заговаривает с хозяином, но тот не отвечает, хотя сейчас он как раз в зале, а иногда постоянный заговаривает с непостоянным, а тот ограничивается кивком. Часы в сотрудничестве с термостатом и газовым радиатором, который периодически испускает короткие глухие вспышки, пытаются заполнять паузы. Тепло, дважды входит и выходит женщина, всякий раз что-то говорит, может быть, что стало слишком тепло, толком не понять, что она там говорит и кому. Тот, который проездом, в конце концов, уходит, постоянный смолкает и даже не оборачивается, когда открывается дверь и входит Луи-Филипп.
От резкого перехода из холодной сырости в парильню бара очки Луи-Филиппа запотели, как только он переступил порог. Даже и не думая снять их и протереть, Луи-Филипп пересек зал, и глаза его были невидимы в этом портативном тумане. Подойдя к стойке и тихим голосом сделав заказ, Луи-Филипп направил свои слепые очки на зал, потом, наставив их на Викторию, подошел к ее столику и сел напротив. Тут стекла медленно начали отпотевать и, симметрично, на каждом стекле, начиная с центра, Виктория различила сначала по черной точке каждого зрачка, потом, очень постепенно, по радужной оболочке и по белку. Луи-Филипп дождался, пока оба его глаза стали видны вплоть до бровей, оседлавших оправу очков, и начал говорить.
Дело Феликса закрыто, сообщил он, об этом больше думать нечего. Его прекратили, сняв с Виктории какую бы то ни было ответственность. Хотя, ее исчезновение сперва вызвало недоуменные вопросы, едва ли против нее имелось что-либо серьезное. Никаких подозрений и даже никаких предположений: она может возвращаться в Париж хоть сейчас. Я не предлагаю тебя отвезти, я еду в другом направлении, в сторону Испании. Все время, пока Луи-Филипп говорил, Виктория смотрела на него с равнодушным видом и, казалось, не вполне понимала. Тем не менее, в тот же вечер она по сельским дорогам добралась до Бордо, там встала на скоростном шоссе возле пункта уплаты дорожной пошлины и, спустя десять часов, была в Париже.
Пурпурный полуприцеп «Сканиа» высадил ее у поворота на шоссе, ведущее в Мец, оттуда Виктория пешком дошла до заставы Берси, потом — через арку Маршалов направилась на север. У заставы Монтрейль она свернула налево, на улицу Аврон, в сторону площади Наций, откуда, по-прежнему следуя на север вдоль ветки метро, двинулась по центральной аллее бульваров — Пер-Лашез, затем Бельвиль и, наконец, Сталинградского.
После Ла Шапель, где громоздились ярмарочные аттракционы, Виктория пошла по Рошешуар, потом по Клиши, по-прежнему держась центральной аллеи, дамбы, что рассекает два текущих в разные стороны потока машин. Эта дамба, уставленная скамейками и обсаженная деревьями, населена праздным людом, стариками, эмигрантами, людьми, которые сидят на этих скамьях под этими деревьями иногда по трое в ряд и смотрят, как падают, кружась, к их ногам увядшие листья. Там, где над рельсами вокзала Сен-Лазар нависает бульвар Батиньоль, у Виктории возникла мысль, вернее, она укрепилась в этой мысли, потому что дальше шаг ее сделался быстрее и тверже. Она еще раз свернула налево на Римскую улицу и, поглядывая на скрипки в витринах, прошла ее всю, до вокзала.
Под расписными деревянными потолками, под переплетением металлических балок и армированного стекла, зал ожидания вокзала Сен-Лазар являет собой вытянутый прямоугольник, обставленный по всей длине автоматическими билетными кассами. Его западную часть занимает «Закусочная Сен-Лазар», а восточную — мемориальный, в два человеческих роста, памятник железнодорожникам, павшим за Францию. Перед закусочной, соседствуя со стеклянной клеткой, в которой торчат два сторожа, облаченных в черный пластик и с телефонами на поясе, расположен кассовый зал, где продаются билеты на дальние поезда, туда-то и вошла Виктория.
Этот зал украшают часы, два видеоэкрана и схематическая карта Франции, в центре которой красуется изображение уходящего вдаль моторного вагона. Виктория подошла к окошечку номер четырнадцать, перед которым, постоянно меняющаяся, но всегда одинаковая, как облако, вечно обновлялась очередь. Кассиры сидели за стеклом, затянутым занавеской цвета лаванды, в центре стекла было круглое отверстие. Сквозь это отверстие кандидаты на поездку ссыпались на разные варианты скидок, желая, подешевле, приобрести билет туда и обратно. Не удостаивая их более чем одним взглядом, кассиры набирали их пожелания на клавиатуре, потом указывали сумму, причитающуюся к уплате. Виктория стала в хвост и, когда ее очередь подошла, вполголоса назвала имя Луизы.
Молодая женщина по другую сторону стекла быстро подняла голову и вытаращила глаза. Что ты тут делаешь? спросила Луиза. Все в порядке, сказала Виктория, все в полном порядке. Присмотревшись к тому, как Виктория одета, как причесана, какое у нее выражение лица, Луиза, казалось, с некоторым трудом удержалась от замечания, но, спохватившись, промолчала. Я все объясню, сказала Виктория. Слушай, сказала Луиза, бровью указывая на новую очередь, сразу выстроившуюся за Викторией, у меня не так уж много времени сейчас, а что тебе надо? Ты куда едешь? У тебя скидка есть? Нет, сказала Виктория, я никуда не еду. Я наоборот вернулась. Я тебе все объясню, пообещала она еще раз, но только не могла бы ты приютить меня сегодня вечером, всего на одну ночь? Это немного некстати, сказала Луиза, тут есть свои сложности. Я сейчас живу с Полем, помнишь Поля, а он знаешь какой. И потом любовь, сама знаешь, это же всегда или сочувствие, или отблеск.
