– Как хорошо.

Я перебираю его чуть влажные волосы и не хочу больше ничего. Только чувствовать тяжесть его расслабленного тела. Вдыхать его аромат и знать, что ему хорошо со мной.

========== Знаки препинания ==========

Утро прокрадывается серой кошкой в квартиру, перекрашивая стены из серого в розовый, затем снова в размыто-серый и, наконец, добавляя золота дня в свои оттенки. Я, затаившись, млею рядом с умиротворенно спящим Егором. Не хочется его будить. Хочется бесконечно растянуть эти минуты. Не хочется начинать новый день с вопросов, хочется поставить обманчивое многоточие. Но ресницы Егора вздрагивают, и он рывком поднимается, резко оборачиваясь ко мне. Обводит комнату взглядом и застывает. Я всем нутром чувствую его внутренний переполох. И тоже застываю. Можно, конечно, пошутить, попытаться развеять все это легкостью, смазать угловатость и неудобство ситуации. Но это означает преуменьшить значимость всего случившегося. Нет, нельзя путать и камуфлировать в слова произошедшее этой ночью. Мне нужна правда.

– Не поможешь мне, да? – понимает Егор.

И я, поражаясь в очередной раз его чуткости, согласно вздыхаю:

– Не помогу.

– А время пережить и подумать дашь?

– Конечно.

– И даже кофе предложишь?

– Кофе так кофе, – соглашаюсь я и выбираюсь из постели.

Надо, наверное, спрятать следы ночной любви, ярко горящие на моем теле, укрыться стыдливо от бесповоротно обнажающего утра. Но я, сжав зубы, неторопливо одеваюсь. Было. Все это было.

Иду на кухню, достаю джезву. И мне хочется смягчить дерзкий вкус горьковатой нежностью, переполняющей мою душу. Несколько ложек кофе, молоко и палочка ванили. Смотрю на поднимающуюся пенку и убираю джезву с плиты, не давая напитку вхолостую отдать свой аромат. Главное не передержать… не передержать… Не испортить чудесное утро своими кипящими эмоциями. Оставить, сохранить, не расплескать.

Егор появляется через пару минут, натянув кое-как джинсы, взъерошенный, но такой домашний, что напряжение так и не возникает в небольшом пространстве кухни. Мы молчим. Но это хорошее молчание. Нужное. Я разливаю кофе по чашкам и пристраиваюсь на стуле, подобрав ноги. Егор почти вторит моей позе, и мы, заметив это, синхронно усмехаемся. Хорошо. Первые обжигающие глотки крепкого напитка дополняют последними верными штрихами мою картинку. И я отчетливо понимаю, что хочу… Хочу жить именно так. Точка.

Звонок в дверь. Еще один короткий и два длинных. Никогда не понимал, что они означают. Сейчас для меня это сигнал бедствия и больших перемен. Я застываю с чашкой кофе в руках, вздыхаю и прошу Всевышнего: «Не сейчас… Пожалуйста!» Но, видимо, закончился мой лимит, и звонок снова рассекает тишину квартиры. Илья. Егор напрягается, я слабо улыбаюсь ему, заранее испрашивая прощения, и иду открывать.

– Вот ты где, свет мой.

Илья невозмутимо отстраняет меня от двери и сразу проходит в комнату, на ходу снимая пальто. Разворошенная постель и тяжелый насыщенный аромат секса, пропитавший квартиру, не требует пояснений. Илья хмыкает и перекатывается с носков на пятки, засунув руки в карманы брюк.

– Не скучаешь, вижу, совсем.

– Илья, – пытаюсь прервать я его. – Может быть, потом поговорим?

– Отчего же потом? Самое время.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Но мы оба молчим. Я не хочу оправдываться. А Илья, не привыкший к проявлению бурных эмоций, только играет желваками, накручивая себя где-то глубоко внутри. Он тщательно подбирает слова, чтобы ударить в самую сердцевину. Я жду. Он прав.

– Жень, – на пороге комнаты застывает Егор.

Я судорожно вздыхаю и, встречаясь с жестким взглядом Ильи, понимаю, что он нащупал то самое слабое место, куда нужно бить.

– И что, все так серьезно? – припечатывает Илья вопросом.

Я сглатываю вязкую горечь слюны и признаюсь:

– Очень.

– А у тебя? – поворачивается Илья к Егору. – Тоже очень?

Егор молчит. Он смотрит на меня и молчит.

– Хм… понятно, – усмехается Илья, вскрывая неприкосновенные запасники боли, хранящиеся в моей душе. – Глупо, Жень, пошло и мелодраматично, – точными рублеными ударами превращает он мое счастье в неприглядную картинку адюльтера.

– Ты не прав! Ты не знаешь! – мой крик заканчивается почти беззвучным сипом.

– А должен знать! Я должен знать, Жень! За два года отношений я имею право знать об этом! – вколачивает Илья гвозди восклицаний в меня. И это больно. Почти физически.

Егор деревянными движениями подбирает одежду. Одевается и обращается к Илье:

– Извини. Моя вина. Я не знал… – поворачивается ко мне. – Жень… – и, прерываясь, качает головой.

Я дико впиваюсь в него взглядом, пытаясь подобрать слова и объяснить… Но слова, нужные и верные, все не находятся, а секунды, отведенные мне, истекают. Егор уходит. Комнату отчаянно и плотно заполняет опустошение. Я обессиленно опускаюсь на кровать, обхватываю подушку и, уткнувшись в нее лицом, вдыхаю еле заметный запах Егора. Внутри скребет, воет, разрывает на части. Надо мной, словно палач, нависает Илья.

– Дрянь, – голос Ильи глухой и сиплый. – Зачем же ты так?

После ухода Ильи долго не нахожу в себе сил и желания закрыть дверь. Как будто это будет точкой всему тому, что было и случилось.

Свернувшись клубком среди развалин моей жизни, я то проваливаюсь куда-то, то всплываю на поверхность. Сознание, не желая принимать катастрофу, строит для меня параллельные реальности, где не было Ильи. Путаясь между явью и сном, плыву в бесконечности и выныриваю, только когда меня резко встряхивают и выдирают из свитой в гнездо постели. Я тупо созерцаю знакомого и не знакомого парня, который, отвесив мне пару оплеух, расталкивает и ставит на ноги. Матерясь, он тащит меня в ванную, не церемонясь включает душ, начинает сдирать одежду и выговаривает:

– Оставь тебя, придурка, без присмотра, стопроцентно куда-нибудь вляпаешься. Что случилось? Быстро мне рассказал.

Я, стряхивая оцепенение, рассматриваю парня. Короткие волосы, намокнув, завиваются смешными кудряшками, обрамляя знакомое лицо.

– Марта?! – в изумлении пялюсь я на видение.

– Мартин, – грубо вытряхивая меня из остатков одежды, заявляет видение. – Теперь Мартин. Запомни, а лучше запиши.

После насильственного приема душа я иду на кухню. Бардак в личной жизни уже перерос границы моего восприятия, и я взираю на Марту-Мартина во все глаза, как догме внимая пояснениям к переменам.

– Понимаешь, Жек, если нельзя стать женщиной, я решил быть мужчиной. Не хочу быть чем-то средним, не хочу быть тем, кого и назвать-то одним словом невозможно. Оно. Я все обдумал, взвесил, выпил и решил. Точка.

– Что-то до фига точек в моей жизни, – подаю я наконец голос.

– Опора на четыре точки наше всееее, – ржет мне нервно Марта-Мартин в ответ.– Ну как я тебе?

– А ты сможешь? – не сдаюсь я.

– А куда я теперь на хуй денусь?

– Ну… – впадаю я в размышлизмы.

– Не думай. Шевели задницей, Жень. У тебя там принц в истерике и пожарные приперлись. А ты тут строишь из себя спящую красавицу.

– Ох ты ж бля! – подпрыгиваю я на месте и мечусь по кухне.

– Сидеть! – рявкает Мартин. – Пить кофе и сохнуть. Сейчас тебя одену и буду сопровождать.

Через час я рассыпаюсь мелким бесом перед инспектором по пожарной безопасности. Кажется, обошлось. Он, похмыкав и слопав пару кусков торта с чаем, отказывается от красиво предложенной взятки и, вздохнув, признается:

– Все у тебя сегодня в порядке, но не расслабляйся. Я теперь регулярно заходить буду.

– Почему? – интересуюсь я.

– Кому-то это сильно надо, – пожимает он в ответ плечами.

Не успев перекурить ситуацию, встречаю тетенек из санэпидемстанции и службу федерального надзора. Ох как весело! Вымотанный и нервный, я сваливаюсь на кресло в кабинетике. Мартин, перепоясанный фартуком, мечется между столиками, пытаясь купировать развал рабочего дня. Гамлет, молча стушевавшись, бегает между стойкой и залом. Ладно! Работа помогает мыслительной деятельности, и я выплываю к стойке. Лихорадочная вздрючка будто заряжает мои выпотрошенные внутренние батарейки, и я, сверкая улыбками, с удвоенным рвением принимаюсь заваривать и подавать чай, перемешивая его с комплиментами и незначительной болтовней.