Я не нашелся что ответить. Я не мог сразу. Когда слова пришли, я проговорил их, чувствуя холод и пустоту внутри себя:

– Зеб… Я, кажется, наконец-то понял тебя. Ты – атеист. Верно?

Зеб угрюмо посмотрел на меня.

– Не называй меня атеистом, – сказал он медленно, – если только ты не ищешь неприятностей.

– Значит, ты не один из них? – Я почувствовал волну облегчения, хотя по-прежнему его не понимал.

– Нет, я – нет, – сказал он. – И я думаю, что это не твое дело. Моя религиозная вера – это личное дело между мной и моим Богом. О моих внутренних убеждениях тебе придется судить по моим поступкам. Потому что я не давал тебе права расспрашивать о них. Я отказываюсь их объяснять и оправдывать – перед тобой… Да перед кем угодно… перед Мастером Ложи… или Великим Инквизитором, если до этого дойдет.

– Но ты веришь в Бога?

– Я тебе уже говорил, разве нет? Повторю еще раз: я не давал тебе права спрашивать об этом.

– Значит, ты должен верить в другие вещи?

– Ну разумеется! Я верю, что человек обязан быть милосерден к слабым… Терпеливым с глупыми… щедрым с бедными. Я верю, что он обязан отдать жизнь за братьев, если от него это потребуется. Но я не предлагаю ничего из этого доказывать. Эти вещи недоказуемы. И я не требую, чтобы ты верил в то же, во что и я.

Я выдохнул:

– Мне этого достаточно, Зеб.

Но вместо того, чтобы обрадоваться, он раздраженно ответил:

– Это очень мило с твоей стороны, брат, очень мило с твоей стороны! Прости, я, наверное, не должен быть саркастичным? Но я не собирался просить вашего одобрения. Вы подтолкнули меня – случайно, я уверен, – к обсуждению вопросов, которые я не намерен обсуждать. – Он сделал паузу, чтобы зажечь еще одну из своих вонючих сигарет, и продолжил более спокойным тоном: – Джон, я полагаю, что я, в каком-то собственном извращенном смысле, довольно ограниченный человек. Я очень сильно верю в свободу религии – но я считаю, что свобода лучше всего выражается в праве хранить молчание. С моей точки зрения, открытое проявление благочестия слишком часто является проявлением непомерной гордыни.

– Что?!

– Не всегда, разумеется. Я встречался с добрыми, скромными и набожными людьми. Но что насчет человека, который утверждает, что знает помыслы Великого Архитектора? Человека, который утверждает, что был причастен к Его тайным планам? Я вижу в этом кощунственное тщеславие худшего сорта – этот тип, вероятно, никогда не был ближе к Его чертежной доске, чем ты или я. Но ему приятно чувствовать, что он поддерживает дружеские отношения со Всемогущим, это лелеет его эго и позволяет ему устанавливать законы для тебя и меня. Тьфу! Тупица с громким голосом и ай-кью около девяноста, шерсть на ушах, грязное белье и масса амбиций. Он слишком ленив, чтобы работать на ферме, слишком глуп, чтобы стать инженером, слишком ненадежен, чтобы быть банкиром, – но, брат мой, он умеет молиться! Через некоторое время он собирает вокруг себя других придурков, у которых нет такого живого воображения и самоуверенности, но которым нравится идея прямой линии к Всемогущему. И вот этот… персонаж уже не Неемия Скаддер, а Первый Пророк.

Я слушал его слова и испытывал легкий шок, но и удовольствие тоже – до тех пор, пока он не назвал имя Первого Пророка. Возможно, в то время в духовном плане я ничем не отличался от любого «примитивного» последователя Первого Пророка. То есть я уже решил, что Воплощение Пророка был самим дьяволом и все его дела были нечисты, но это решение никак не повлияло на основы веры, которые я узнал от своей матери. Дело было, по моему разумению, в том, чтобы очистить и реформировать Церковь, но не разрушать ее. Я упоминаю об этом здесь, потому что мой персональный случай был связан с одной очень серьезной военной проблемой, которая возникла позднее.

– Что-то не так? – спросил Зеб, разглядывая с интересом мое лицо. – Я опять тебя чем-то обидел? Я не хотел этого.

– Нисколько, – ответил я тихо и принялся объяснять ему, что греховность нынешней банды дьяволов, захвативших Церковь, никоим образом не умаляет истинной веры. – В конце концов, что бы ты ни думал и как бы ни хотел продемонстрировать свой цинизм, доктрина – это вопрос логической необходимости. Воплощенный Пророк и его клевреты могут ее извратить, но не могут уничтожить – и совершенно не важно, носил ли настоящий Пророк грязное белье или нет, это ничего не меняет.

Зеб вздохнул, будто устал от нашего разговора:

– Повторяю, Джонни, что совсем не собираюсь спорить с тобой о религии. По натуре я не агрессор, ты же знаешь, – вспомни, что даже в Каббалу меня пришлось тащить чуть ли не силой… – Он помолчал. – Так ты говоришь, что доктрина – это вопрос логики?

– Конечно, ты сам объяснял мне логику, это завершенное логическое построение.

– Так и есть. Хорошо, Джонни, дело в том, что фигура Бога в качестве авторитета очень удобна. Ты можешь с ее помощью доказать все, что тебе хочется. Ты просто выбираешь из имеющихся постулатов подходящие, а потом твердишь, что они «священные», – и никто не сможет доказать, что ты не прав.

– Ты хочешь сказать, что Первый Пророк не был назначен свыше?

– Я ничего не хочу сказать. К твоему сведению, это я – Первый Пророк, вернувшийся, чтобы изгнать святотатцев из Храма моего…

– Не смей… – начал я, но тут раздался стук в дверь. Я осекся, и Зеб сказал: «Войдите!»

Вошла сестра Магдалина.

Она кивнула Зебу, улыбнулась, глядя на мою глупую физиономию, и сказала:

– Привет, Джон Лайл. Добро пожаловать.

Я впервые увидел ее без сутаны и капюшона. Она оказалась удивительно хорошенькой и намного моложе, чем я думал.

– Сестра Магдалина!

– Нет. Сержант Эндрюс. Для друзей – Мэгги.

– Но что случилось? Почему вы здесь?

– Сейчас потому, что узнала за ужином о вашем приезде. Не найдя вас нигде, я решила искать у Зеба. А вообще-то, я не могла вернуться во Дворец – как ты или Зеб, – но наше убежище в Новом Иерусалиме было переполнено, и меня перевели сюда.

– Очень приятно видеть вас здесь!

– И мне тоже, Джон.

Она потрепала меня по щеке и снова улыбнулась. Потом забралась на кровать Зеба и уселась в позе портного, обнажив в процессе довольно нескромный процент своих конечностей. Зеб зажег еще одну сигарету и протянул ей. Она взяла ее, затянулась и выпустила дым так естественно, будто курила всю жизнь.

Никогда я не видел, чтобы женщина курила. Никогда. Я понимал, что Зеб следит за мной, и тщательно делал вид, что меня это совсем не шокирует. Вместо того чтобы продолжать спор, я улыбнулся и сказал:

– Как здорово, что мы снова все встретились! Вот если бы еще…

– Понимаю, – согласилась Мэгги, – если бы Юдифь была с нами. Вы не получили от нее писем?

– Письма? Разве это возможно?

– Ах да, правильно: вам нельзя. Пока еще нельзя. Но вы можете написать ей сейчас.

– Что?! Как!

– Я не помню номера почтового ящика, но вы оставьте письмо у меня на столе – я в отделе «Джи-два»[14], только не запечатывайте. Вся личная переписка подлежит цензуре и правке. Я сама написала ей на прошлой неделе, но еще не получила ответа.

Я подумал, что надо извиниться и убежать писать письмо, но не сделал этого. Уж очень было в самом деле приятно сидеть с ними обоими, и мне не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Я решил, что напишу перед сном, и тут же, к собственному удивлению, подумал, что не удосужился вспомнить о Юдифи с самого… самого Денвера, по крайней мере.

Но я не написал письма в тот вечер. Было уже больше одиннадцати, и Мэгги сказала, что завтра рано вставать, когда вошел ординарец.

– Командующий просит легата Лайла немедленно прибыть к нему.

Я быстро причесался гребешком Зеба и поспешил к генералу, жалея, что одет не в форму, а в гражданский костюм не первой свежести.

В святая святых было пусто и темно – только горела лампочка в далекой приемной, и даже мистер Джайлс отсутствовал в этот поздний час. Я нашел дверь в кабинет, постучал, вошел и, щелкнув каблуками, сказал: