— Судя по твоему разговору, мне кажется, что тебе тут не очень нравится. Как ты оказался в Ковентри?

Мейги предостерегающе поднял палец:

— Тихо! Тихо! Это вопрос, который здесь не принято задавать никому. Тебе положено думать, что каждый прибыл сюда потому, что тут славно живется.

— И все же… тебе здесь явно не по душе.

— Но я ведь не говорил, что мне тут не нравится. Наоборот, мне здесь нравится. Есть в этой жизни какая-то изюминка! Тутошние мелкие несообразности служат источником невинных парадоксов. А когда станет жарковато, всегда можно прошмыгнуть в Ворота и отдохнуть в славной уютной больнице, пока тревога не уляжется.

Маккинон снова удивился:

— Жарковато? Разве тут не управляют погодой?

— Что? Ах нет, я вовсе не имел в виду управление погодой — в Ковентри ничего подобного нет, она приходит сюда снаружи. Я употребил эти слова в качестве фигурального выражения.

— И что оно означает?

Мейги улыбнулся, как бы отвечая собственным мыслям:

— Скоро сам узнаешь.

После ужина, состоявшего из хлеба, похлебки, сервированной в жестяной миске, и крохотного яблока, Мейги посвятил Маккинона в тайны криббеджа. К счастью, у того не было денег, которые можно было проиграть. Наконец, Мейги сложил колоду, не тасуя.

— Дейв, — сказал он, — тебе нравится гостеприимство, предложенное сим заведением?

— Не так чтобы очень. А что?

— Предлагаю отсюда выписаться.

— Отличная мысль, но как?

— Об этом-то я сейчас и размышляю. Как ты думаешь, способен ли ты ради доброго дела выдержать еще один тычок в свой многострадальный хлебальник?

Маккинон осторожно пощупал лицо:

— Думаю, что смогу, если это уж так необходимо. В любом случае, вряд ли будет хуже…

— Вот это молоток! А теперь слушай… Этот тюремщик — Левша — он мало того, что недоумок, он еще крайне чувствителен к мнению посторонних о своей внешности. Когда погасят свет, ты…

— Выпустите меня! Выпустите меня отсюда!

Маккинон колотил по прутьям дверной решетки и визжал, что есть мочи. Ответа не было. Заключенный не унимался, голос его звенел истеричным фальцетом. Дабы выяснить причину переполоха, у решетки возник разъяренный Левша.

— Какого дьявола ты разорался?! — рычал он, злобно пялясь сквозь прутья решетки.

Маккинон изменил тон и перешел на слезливую мольбу:

— Ох, Левша, выпусти меня, голубчик! Ну пожалуйста! Не выношу темноты! А здесь темно… Выпусти меня… Пожалуйста, не покидай меня одного… — и он, рыдая, кинулся на дверь.

Тюремщик выругался:

— Еще один слабонервный идиот! Слушай, ты, заткнись и дрыхни, иначе я войду и дам тебе славный повод похныкать, — и он повернулся, чтобы уйти.

Тут Маккинон впал в справедливый, но непредсказуемый гнев невменяемого:

— Ах ты гнусная обезьянища! Идиотская крысья морда! Где ты подцепил свой вонючий нос?!

Левша вернулся, лицо его было искажено яростью. Он пытался что-то выговорить, но Маккинон не дал:

— Да! Да! — вопил он, кривляясь, как капризный, вошедший в раж мальчишка. — Твоя мать загляделась на бородавочника!

Тюремщик ударил туда, где, по его мнению, лицо Маккинона прижималось к прутьям двери. Тот уклонился и одновременно вцепился в руку Левши. Не встретив сопротивления и теряя равновесие, тюремщик грохнулся об решетку, и его рука глубоко просунулась в камеру. Пальцы Маккинона скользнули вдоль запястья и крепко ухватились за него. Он откинулся назад, таща за собой тело тюремщика, так что тот оказался тесно вжатым в прутья двери, а рука, к кисти которой прямо-таки присосались пальцы Дейва, все глубже входила в камеру.

Вопль, трепетавший в горле Левши, так и не вырвался наружу — в игру вступил Мейги. Из темноты, бесшумные как смерть, руки Линялого проскользнули сквозь решетку и сжали жирную шею сторожа. Левша рванулся и чуть было нё высвободился, но Маккинон бросился всем весом вправо, выворачивая руку тюремщика, угрожая ей переломом и причиняя невероятную боль.

Маккинону казалось, что этот театр, гротескная борьба безмолвных статуй, длится бесконечно долго. Пульс в его ушах отдавался громом, и он опасался, что кто-нибудь услышит этот гром и прибежит на помощь Левше. Молчание наконец нарушил Мейги.

— Все! — шепнул он. — Обыщи карманы.

Маккинон с трудом справился с этой задачей, руки его онемели и дрожали, действовать через решетку было чертовски неудобно. Но ключи все же нашлись в самом последнем кармане. Он передал их Мейги, который сначала дал телу тюремщика сползти на пол, а уж потом взял их у Дейва. Мейги управился быстро. Дверь распахнулась с пугающе громким лязгом. Дейв перешагнул через тело Левши, но Мейги наклонился над ним, отстегивая от пояса тюремщика полицейскую дубинку.

Потом стукнул Левшу дубинкой за ухом. Маккинон остановился.

— Ты убил его?

— Черта с два! — ответил Мейги шепотом. — Левша — мой дружок. Пошли.

И они помчались по тускло освещенному коридору между клетками камер к двери, ведущей в административную часть здания — к своей единственной надежде. Левша по глупости оставил эту дверь открытой, и сквозь щель был виден свет, но когда они осторожно прокрались к двери, то услыхали гулкие шаги, доносившиеся издалека. Дейв заглянул за угол. Он озирался в поисках убежища и не нашел ничего лучшего, как забиться в угол, образованный выступом камеры и стеной. Он поискал взглядом Мейги, но тот исчез.

Дверь широко распахнулась. Из нее вышел какой-то мужчина, остановился и огляделся по сторонам. Маккинон увидел в его руке инфракрасный фонарик, а на глазах специальные очки — обязательная принадлежность фонарика. Он понял, что темнота его теперь не спасет. Инфракрасный луч двинулся в его направлении. Маккинон изготовился к прыжку… И тут раздался глухой удар. Тюремщик вздохнул, покачнулся и рухнул безжизненной массой. Над ним стоял Мейги, покачиваясь на пятках и оценивающе глядя на свою работу, в то время как пальцы его руки поглаживали «рабочий» конец дубинки.

— Хватит с него, — решил он. — Пошли, Дейв.

Он ввинтился в дверь, не дождавшись ответа. Маккинон следовал по пятам. Освещенный коридор уходил вправо, заканчиваясь двухстворчатой дверью, ведущей прямо на улицу. В левой стене возле самой уличной двери находилась низенькая открытая дверца, которая вела в маленькую служебную комнату.

Мейги притянул к себе Дейва.

— Подфартило, — шепнул он. — Там никого нет, кроме дежурного сержанта. Мы проскочим мимо, а потом — вон в ту дверь… на чистый воздух.

Знаком он велел Дейву держаться рядом и осторожно прокрался к конторе. Потом вытащил из кармашка на поясе крошечное зеркальце, лег на пол и, прижавшись лицом почти к самому косяку, осторожно выдвинул зеркальце вперед. Видно, разведка с помощью самодельного перископа его удовлетворила, и, повернув голову так, чтобы Маккинон мог читать по губам, он выдохнул:

— Порядок! Там только…

И тут двести фунтов одетой в тюремную форму Немезиды обрушились на его плечи. По коридору разнесся сигнал тревоги. Мейги, продолжая сражаться, рухнул на пол, но был явно куда слабее противника, а кроме того, был захвачен врасплох. Ему удалось высвободить голову из тисков и крикнуть:

— Беги, малыш!

Маккинон слышал топот бегущих сапог, но все его внимание было поглощено видом двух сцепившихся фигур. Он потряс головой, подобно животному, сбрасывающему сон, и изо всех сил ударил ногой в лицо тому из борцов, который был покрупнее. Тот завыл от боли и ослабил хватку. Маккинон схватил своего компаньона за шиворот и поставил на ноги. В глазах Мейги прыгал смех.

— Здорово разыграно, сынок! — прокомментировал он, давясь словами, когда они вырвались на улицу. — Хотя в крикете такой удар вряд ли признали бы правильным. И где это ты так насобачился?

Дейв ответить не мог — он был слишком занят попыткой не отстать от размашистого, а потому казавшегося более медленным, аллюра Мейги. Они перемахнули через улицу, нырнули в переулок, свернули в какую-то щель и помчались между двумя домами. Что было в течение следующих минут или часов, Маккинон не помнил. Потом ему вспоминалось, будто он карабкался по крыше, но как он попал на крышу — не помнил. Запомнилось ему и то бесконечно долгое время, когда он сидел в одиночестве, сжавшись в комок, в весьма зловонном мусорном баке, и тот ужас, который охватил его, когда раздались приближающиеся шаги, а сквозь щели в стене бака брызнул свет.