— Что ты болтаешь? — рявкнул он. — А ну, отойди в сторону и дай проехать!

Тот, что пока молчал, поднял свое оружие и направил его прямо в грудь Маккинону. Другой схватил его за руку и отвел ствол в сторону.

— Не надо убивать этого дурня, Джо, — сказал он недовольно. — Ты всегда торопишься! — затем, обращаясь к Маккинону: — Ты оказал сопротивление властям. Давай-ка за нами и по-быстрому.

— Властям? — Маккинон горько засмеялся и поднял лежавшую на сиденье винтовку.

Он не успел вскинуть ее к плечу — мужчина, который вел переговоры, лениво выстрелил, даже не беря на себя труд прицелиться. Винтовка Маккинона вырвалась у него из рук, взлетела в воздух и приземлилась в кювет позади «черепашки».

Тот, что молчал, скучноватым взглядом проследил за полетом винтовки и заметил:

— Недурной выстрел, Блэки. Ты даже не задел его.

— Чистая случайность, — пробормотал другой, но улыбнулся, довольный комплиментом. — Хотя и рад, что не попал в него — не придется докладную писать. — Тут он снова принял официальный вид и обратился к Маккинону, который сидел, ничего не понимая и растирая онемевшие пальцы. — Ну, так как же, крутой парень? Будешь паинькой или нам придется обработать тебя всерьез?

Маккинон сдался. Он подъехал к указанному ему месту и с тоской ожидал дальнейших распоряжений.

— Вылезай и начинай разгружаться, — сказали ему.

Повинуясь силе, он подчинился. По мере того как он сбрасывал с машины свой драгоценный груз, тот таможенник, которого звали Блэки, разбирал все на две неравных кучи, а Джо что-то заносил в официальную форму. Внезапно Маккинон заметил, что Джо записывает только то, что попадает в первую кучу. Остальное он понял, когда Блэки приказал ему снова погрузить в «черепашку» предметы, лежавшие в первой куче, а остававшиеся во второй начал сам втаскивать в помещение таможни. Маккинон запротестовал…

Джо дал ему в зубы холодно и беззлобно. Маккинон рухнул на землю и тут же вскочил, готовый к бою. Он был в таком бешенстве, что мог сразиться и с нападающим носорогом. Джо выбрал удобный момент и снова сунул ему в зубы. На этот раз Маккинону скоро встать не удалось. Блэки отошел к умывальнику, стоявшему в углу комнаты. Он вернулся, неся мокрое полотенце, и бросил его Маккинону.

— Вытри морду, приятель. И давай-ка в колясочку, ехать пора.

У Маккинона оказалось достаточно времени для размышлений, пока он вез Блэки в город. Кроме невразумительных слов «призовой суд» в ответ на вопрос о месте их назначения, Блэки ничего ему не поведал, да и Маккинон не стал настаивать, хотя просто изнывал от недостатка информации. Рот саднило от полученных ударов, голова раскалывалась, и он ни в коем случае не хотел спровоцировать своими неуместными вопросами новые решительные действия.

Видимо, Ковентри вовсе не находилась в состоянии той приграничной анархии, о которой он мечтал. Тут, судя по всему, имело место какое-то правительство, хотя оно и не походило на то, с чем ему приходилось сталкиваться раньше. Он-то рисовал себе страну благородных независимых людей, предоставлявших друг другу полную свободу и преисполненных глубочайшего уважение к согражданам. Нет, мерзавцы там, разумеется, тоже должны быть, но с ними разговор короткий и, надо думать, с летальным исходом, как только они проявят свою истинную подлую натуру. У него было твердое подсознательное убеждение, что добродетель всегда торжествует.

Однако, обнаружив правительство, он ожидал, что оно будет действовать по тем канонам, к которым он привык с детства — будет честным, терпеливым, достаточно эффективным и постоянно заботящемся о свободах и правах граждан. Он знал, что правительство не всегда таково, но лично с отклонениями от нормы никогда не сталкивался. Его знание было абстрактным, точно так же, как представления о каннибализме или рабстве.

Если бы он подумал получше, то, вероятно, понял бы, что гражданских служащих в Ковентри никогда не подвергали экзамену, чтобы определить их психологическую пригодность к будущим обязанностям, и поскольку каждый обитатель Ковентри находился тут — это уж точно — за нарушение Ковенанта и отказ от терапии, то можно было легко предположить, что все они деспотичны по натуре и непредсказуемы в действиях.

Теперь он возлагал все надежды на то, что его приведут в суд. Все, чего он жаждал в настоящую минуту, — это получить шанс изложить свою историю суду.

Его надежды на судебную процедуру могут показаться не слишком логичными в свете того, что еще совсем недавно он отбросил прочь все связи с официальными учреждениями, но хотя он и стряхнул их прах со своих одежд, куда же было деваться от всосанных с молоком матери привычек и представлений, воспитанных окружающей средой? Он мог проклясть суд, унизивший его своим приговором и поставивший его перед выбором, и все же искренне ожидал от этого суда правосудия. Он мог настаивать на своей полной независимости, но одновременно ожидал, что люди, с которыми ему предстоит столкнуться, будут подчиняться Ковенанту — других-то он никогда не встречал! Он не был в состоянии отбросить прочь собственную историю, равно как не мог расстаться с телом, к которому так привык.

В общем, в голове у Маккинона был полный туман.

Маккинон не успел встать, когда судья вошел в зал заседаний. Приставы быстренько помогли ему понять, что к чему, но злобный взгляд с судейского кресла он успел заработать. Ни внешний вид судьи, ни его манеры особых надежд не внушали. Это был отлично упитанный наглый тип, чей садистский характер был написан на его лице и отражен в осанке. Им пришлось подождать, пока он беспощадно расправился с несколькими мелкими нарушителями спокойствия. Маккинону казалось, что все здесь услышанное полностью противоречит Закону.

Тем не менее он оживился, когда было названо его имя. Встал и попытался изложить свое дело. Удар молотка судьи прервал его.

— В чем его обвиняют? — заревел судья, и на лице его грозно проступила сеть мрачных морщин. — Судя по всему, пьянство и буянство? Я положу конец этому распутству среди молодежи, даже если на это уйдут последние капли моих сил! — И он обратился к секретарю: — Раньше судился?

Секретарь что-то зашептал ему на ухо. Судья бросил на Маккинона взгляд, в котором подозрительность смешивалась с негодованием, а затем предложил таможеннику выйти вперед. Блэки изложил дело четко и ясно, с легкостью человека, привыкшего давать показания. Физическое состояние Маккинона он объяснил тем, что тот оказал сопротивление офицеру, находившемуся при исполнении служебных обязанностей. Он передал суду список, подготовленный его коллегой, но почему-то позабыл упомянуть о тех предметах, что были изъяты еще до составления этого списка.

Судья повернулся к Маккинону:

— Хочешь что-либо добавить к сказанному?

— Разумеется, доктор, — начал было тот. — Тут нет ни слова…

Банг! Удар молотка прервал его. Пристав подскочил к Маккинону и постарался объяснить ему, как именно следует обращаться к судье. Объяснение совсем запутало Маккинона. Согласно его опыту, термин «судья» был эквивалентом понятия врач-психиатр, хорошо знающего социальную проблематику. Кроме того, он не имел ни малейшего представления, что существуют какие-то формы, применяемые в специальных случаях. Однако он постарался приноровиться к ситуации…

— С разрешения высокого суда, этот человек солгал. Он и его компаньон напали на меня и ограбили. Я просто…

— Контрабандисты всегда вопят, что их грабят, когда оказываются в руках таможенников, — прорычал судья. — Сознаешься ли ты, что оказал сопротивлению досмотру?

— Нет, ваша честь, но…

— Хватит! Штраф в размере пятидесяти процентов от суммы положенной пошлины. Плати прямо секретарю.

— Но, ваша честь, я не могу уплатить.

— Не можешь уплатить?

— У меня нет денег. Есть лишь имущество.

— Вот как! — Судья повернул лицо к секретарю: — Решение по делу. Имущество конфисковать. Десять суток за бродяжничество. Общество не потерпит, чтобы эти нищие иммигранты шлялись где попало и нападали на законопослушных граждан. Следующий!