Вот зачем им понадобилось, чтобы каждый из нас обнажал перед ними свою душу! Что ж, это кажется логичным. Не могли же мы себе позволить дожидаться того сладостного момента, когда все легаты охраны Пророка втюрятся в прекрасных дьяконесс и потому у них раскроются глаза.

В дальнем конце зала поднялся пожилой мужчина, похожий на сердитого Марка Твена.

— Господин Председатель!

— Я вас слушаю, товарищ. Назовите свое имя и округ.

— Вы знаете, Новак, как меня зовут? Я — Уинтерс из Вермонта. Вы одобрили эту схему?

— Нет.

— Но он — один из ваших мальчиков.

— Он свободный гражданин. Я контролировал производство фильма и исследования, на основе которых он создан. План использования фильма был предложен его группой, я не одобрил это предложение, но согласился на демонстрацию фильма в вашей аудитории. И я повторяю: он свободный гражданин, такой же, как и вы все.

— Можно тогда я выскажу свою точку зрения?

— Разумеется.

Пожилой мужчина приосанился и словно наполнился воздухом.

— Дамы… господа… товарищи! Я в этом движении состою уже сорок лет, куда дольше, чем большинство из молодого поколения прожили на свете. У меня есть брат, такой же хороший человек, как и я, но мы с ним не разговаривали много лет, потому что он искренне предан установленной вере и подозревает меня в ереси. И вот теперь этот щенок включает свои лампочки, чтобы обработать моего брата и сделать его «политически благонадежным».

Он перевел дыхание и продолжал:

— Свободного человека не надо обрабатывать. Свободные люди свободны потому, что они предпочитают приходить к собственным умозаключениям и предрассудкам своим собственным путем, без чужой помощи и не желают, чтобы их кормили с чайной ложечки самозванные промыватели мозгов. Мы сражались, а наши братья истекали кровью и умирали совсем не для того, чтобы сменить хозяев, какими бы замечательными ни были мотивы и побуждения новых господ. И я должен сказать, что мы с вами попали в яму, в которой сидим, именно усердием этих умо-ломов. Годами они учились тому, как оседлать человека и скакать на нем верхом. Они начали с пропаганды и подобных ей вещей и дошли до того момента, когда честное жульничество, к которому прибегает коммивояжер или бродячий торговец, превратилось в высокую математику, в которой нормальному человеку никогда не разобраться. — Он указал пальцем на Стоукса: — Я уверяю вас, что американский гражданин не нуждается в защите от чего бы то ни было, за исключением таких типов, как этот!

— Это глупо, — раздраженно воскликнул Стоукс. — Нельзя давать детям играть со взрывчаткой. А мы имеем дело именно со взрывчатыми ингредиентами.

— Американцы — не дети!

— Они именно дети! По крайней мере, большинство.

Уинтерс окинул взглядом аудиторию.

— Вы видите, что я имею в виду, друзья? Он уже готов взять на себя роль Господа, точно как наш Пророк. А я на это говорю: дайте народу свободу, верните нам права свободных людей и детей. И если мы снова отдадим права в недостойные руки — то сами и будем расплевываться, — ни у кого нет права влезать руками в наши мозги.

Стоукс смотрел на него, не скрывая презрительной усмешки.

— Мы еще не можем сделать этот мир свободным и безопасным ни для себя, ни для наших детей, — закончил Уинтерс, — но Господь и не уполномочивал нас на это.

Новак тихо спросил:

— Вы кончили, мистер Уинтерс?

— Да, у меня все.

— Вы тоже уже высказались, Стоукс. Садитесь.

Мне пора было убегать — так что я выскользнул из зала и не увидел драматического финала этого спора: я не успел отойти от зала и ста шагов, как Уинтерс упал и испустил дух.

Но даже это прискорбное событие не прервало собрания. Оно приняло две резолюции: ни один гражданин не может быть подвергнут гипнозу либо иному психологическому воздействию без его письменного на то согласия и ни один политический или религиозный текст не может быть применен во время первых выборов.

Я так и не знаю, кто был прав в том споре. В последующие несколько недель мы бы чувствовали себя куда спокойней и уверенней, если бы были уверены, что народ твердо нас поддерживает. Пока лишь мы были временными правителями страны и по ночам не осмеливались выходить на улицу меньше чем вшестером.

Правда, теперь у нас появилась униформа. Ее сшили из самой дешевой ткани в средних армейских размерах, мне мой мундир был мал. По мере того как мундиры поступали через канадскую границу, мы спешили одеть в них армию — белые повязки уже никого не удовлетворяли.

Помимо наших серо-голубых комбинезонов вокруг появились и другие униформы, их носили как бригады добровольцев, прибывшие в Америку из-за рубежа, так и некоторые национальные части из Африки. Мормонские батальоны надели тоги и отрастили бороды. Они шли в бой, распевая давным-давно запрещенный гимн: «Вперед, вперед, святые люди!» С тех пор как мормоны получили обратно их чтимый Храм, штат Юта, центр мормонов, стал самым надежным штатом среди тех, в которых мы установили контроль. Была своя униформа и у католиков Легиона, и это было полезно, потому что мало кто из них говорил по-английски. Солдаты Христианского Движения также носили совсем иные мундиры, и это было понятно, потому что они оказались соперниками нашего Братства уже в подполье и не одобряли нашего выступления, полагая, что следовало еще подождать. Наконец, армия Иеговы, набранная в резервациях париев на северо-западе и усиленная добровольцами со всего мира, носила мундиры, которые можно описать лишь как иностранные.

Хаксли осуществлял тактическое командование над всеми этими частями. Но их нельзя было еще назвать армией, скорее это был многочисленный сброд.

Единственное утешение заключалось в том, что армия Пророка была невелика. В ней было меньше двухсот тысяч человек — скорее это была внутренняя полиция, чем армия, и из этого числа лишь немногие смогли пробиться в Новый Иерусалим и укрепить, таким образом, гарнизон Дворца. К тому же, раз США уже сто лет не вели войн, Пророк не мог набрать добровольцев из числа ветеранов.

Правда, и мы были лишены возможности это сделать. Большая часть боеспособных солдат и офицеров была разбросана по всей стране и охраняла узлы связи и прочие ключевые пункты больших городов, и нам нелегко было найти людей даже для этой работы. Штурм Нового Иерусалима заставит, как все понимали, поскрести со дна последние силы.

Это мы и старались сделать.

Дни, проведенные в штабе до начала восстания, уже казались мне спокойными и патриархальными. У меня уже было тридцать помощников, и я не подозревал, чем занимался каждый второй из них. К тому же массу времени отрывали попытки удержать ОЧЕНЬ важных граждан, желающих помочь Революции, от немедленной встречи с генералом Хаксли.

В эти дни случился один инцидент, который оказался важным для меня лично. Как-то моя секретарша вошла ко мне и сказала:

— Вас хочет видеть ваш близнец.

— Что? У меня нет братьев, тем более близнецов.

— Сержант Ривс, — пояснила она.

Он вошел, мы пожали друг другу руки и обменялись приветствиями. Я действительно был очень рад его видеть и сказал ему, что выполнил большую часть его работы.

— Да, кстати, я не успел никому сказать, что нашел вам нового клиента в Канзас-Сити. Магазин Эмери, Бэрда и Тейера. Можете воспользоваться.

— Я постараюсь, спасибо.

— Я не знал, что вы — солдат.

— Да я и не солдат. Но я стал им, когда мой пропуск потерял… силу…

— Простите меня за это.

— Не стоит извиняться. Я научился обращаться с оружием и буду участвовать в операции «Удар».

— Ой-ой, это условное обозначение совершенно секретно.

— В самом деле? Надо будет сказать нашим ребятам. А то они, по-моему, этого не понимают.

Я переменил тему.

— Собираетесь остаться в армии?

— Нет, вряд ли. Да, я хотел спросить вас, полковник. Вы полковник, не так ли?

— Да.

— Вы что, останетесь в армии? А то займемся текстилем!

Я удивился, но все-таки ответил: