— Но ведь мы нанимались не утром. Это неправда, и я могу это доказать!
— Разумеется, ты можешь это доказать, но как ты можешь это доказать прежде, чем вернешься на Землю?
— Вот таково положение, — заключил Джонс после нескольких минут довольно бесплодной дискуссии. — Нет никакого смысла пытаться расторгнуть наши контракты, во всяком случае здесь: нас просто высмеют. Единственное, что остается, — это сделать попытку столковаться при помощи денег. Только таким образом нам, мне кажется, удастся выбраться отсюда в Луна-Сити — внести деньги в банк Компании, и к тому же много денег!
— Сколько?
— Тысяч двадцать по меньшей мере…
— Но это несправедливо!
— Перестань, пожалуйста, толковать о справедливости. Неужели ты не можешь понять, что они взяли нас за то место, где волосы короткие и курчавые? Тут не будет никакого судебного решения. Куш должен быть достаточно велик, чтобы побудить второстепенного служащего Компании пойти на риск и сделать то, что не предусмотрено регламентом.
— Но я не могу найти такую сумму.
— Об этом не беспокойся. Я беру все на себя.
Уингейт хотел было возразить, но передумал. Бывают моменты, когда очень удобно иметь богатого друга.
— Я должен дать радиограмму сестре, — продолжал Джонс, — чтобы она все устроила.
— Почему сестре, а не вашей фирме?
— Потому что надо действовать быстро. Юристы, ведущие дела нашей семьи, будут добиваться подтверждения. Они пошлют радиограмму капитану с запросом, действительно ли у него на борту находится Сэм Хьюстон Джонс, а капитан ответит «нет», так как я завербовался под именем Сэм Джонс. У меня была глупая мысль: как бы не попасть в «Радионовости» и не повредить интересам семьи.
— Ты не можешь осуждать ваших юристов, — возразил Уингейт из чувства профессиональной солидарности, — они распоряжаются чужими деньгами.
— Я не осуждаю их, но я хочу, чтобы были приняты срочные меры, а сестра сделает все. Она по тексту радиограммы поймет, что это я. Единственная трудность — добиться у администратора разрешения ее послать.
Джонс ушел, чтобы выполнить свое намерение. Хартли ждал вместе с Уингейтом — для компании, а также из понятного интереса к таким необычайным событиям. Когда Джонс наконец возвратился, его лицо выражало нескрываемую досаду. При взгляде на него Уингейтом внезапно овладело мрачное предчувствие.
— Тебе не удалось послать радиограмму? Он не разрешил?
— Нет, все-таки разрешил, — ответил Джонс, — но этот администратор… ну и крепкий же орешек!
Даже без воя сирены Уингейт почувствовал бы, что они снижаются над Луна-Сити. Сила тяжести на поверхности Луны составляет всего одну шестую по сравнению с земной, и это уменьшение немедленно сказалось на его расстроенном желудке. Хорошо еще, что он мало ел. Хартли и Джонс привыкли к космическому пространству и легко переносили такие изменения скорости. Странно, как мало сочувствия испытывают те, кто не подвержен космической болезни, к тем, кто от нее страдает. Трудно сказать, почему зрелище человека, мучимого рвотой, задыхающегося, со слезящимися глазами, извивающегося от боли в желудке, кажется чуть ли не забавным, но это так. Болезнь эта делит все человечество на две прямо противоположные непримиримые группы — высокомерно презрительных, с одной стороны, и беспомощно жаждущих кровавой мести — с другой.
Ни у Хартли, ни у Джонса не было врожденного садизма, который так часто проявляется в подобных случаях, — как у того остряка, который предлагал солонину в качестве лекарства. Но сами они не страдали и поэтому давно уже забыли о своем собственном мучительном опыте и просто не в состоянии были понять, что Уингейт буквально переживает «участь горше смерти». Даже значительно горше, ибо мучение это длилось целую вечность: настолько искажено чувство времени у тех, кто страдает от космической и морской болезни, а также (как я слышал) у курильщиков гашиша.
В действительности же остановка на Луне длилась менее четырех часов. Лишь к концу стоянки Уингейт овладел собой настолько, что у него снова возник интерес к радиограмме Джонса. К тому же Джонс заверил его, что в Луна-Сити он сможет провести время до отправки обратно на Землю в отеле, снабженном центрифугой.
Но ответ на радиограмму запаздывал. Джонс ожидал вестей от сестры в течение часа — возможно, еще до того, как «Вечерняя Звезда» приземлится в доках Луна-Сити. По мере того как проходили часы, он стал получать из радиокаюты все менее дружелюбные ответы на свои вопросы. В семнадцатый раз обозленный техник резко предложил ему проваливать. Вслед за тем Джонс вдруг услышал предупредительный гудок к взлету корабля; он вернулся и сообщил Уингейту, что его план, очевидно, рухнул.
— У нас, правда, еще в запасе десять минут, — произнес он с полной безнадежностью. — Если радиограмма придет до того, как Нам дадут старт, капитан сможет высадить нас в последнюю минуту. Но похоже на то, что нет больше никаких шансов.
— Десять минут… — произнес Уингейт. — А мы не могли бы как-нибудь выбраться наружу и бежать?
Джонс, казалось, уже был доведен до белого каления.
— А тебе уже случалось когда-нибудь бегать в безвоздушном пространстве?
Во время перелета от Луна-Сити до Венеры Уингейт был слишком занят, чтобы особенно предаваться беспокойству. Он многому научился по части мытья уборных и проводил десять часов в день, совершенствуясь в своей новой профессии. Полицейские злопамятны.
Вскоре после того как «Вечерняя Звезда» покинула Луна-Сити, она вышла за пределы, в которых возможна радиосвязь с Землей. Оставалось только ждать прибытия в Адонис[45] — порт Северной полярной колонии на Венере. Там Компания имела достаточно мощную радиостанцию, чтобы поддерживать непрерывную связь с Землей, за исключением шестидесяти дней прохождения Венеры по ту сторону Солнца и более короткого периода солнечных помех при ее прохождении между Землей и Солнцем.
— На Венере нас, наверно, будет ждать приказ об освобождении, — заверил Джонс Уингейта, — и мы тут же возвратимся с обратным рейсом «Вечерней Звезды», но уже в каюте первого класса. В самом худшем случае нам придется ждать «Утреннюю Звезду». Это будет не так плохо, раз мне переведут деньги: мы сможем их потратить в Венусбурге.
— Ты, наверно, был там во время своего учебного полета? — спросил Уингейт, и в его голосе послышалось любопытство.
Он не был сибаритом, но скандальная репутация самого ужасного или самого блестящего — в зависимости от взглядов ценителя — увеселительного центра на трех планетах была достаточно велика, чтобы поразить воображение даже менее падкого на удовольствия человека.
— Нет, к сожалению! — возразил Джонс. — Я все время находился на досмотре корпуса корабля. Кое-кто из наших ребят туда ездил… Ну и ну! — Он тихо свистнул и покачал головой.
Но оказалось, что никто не ожидал их прибытия и не было никакой радиограммы. Снова стояли они возле помещения связи, пока им грубо не приказали вернуться в свои помещения и готовиться к высадке, «и живее!»
— Увидимся в приемочном бараке, Хамф! — были последние слова Джонса, и он убежал в свое помещение.
Полицейский, в распоряжении которого находились Хартли и Уингейт, выстроил своих подчиненных в нестройную колонну по два. Неприятно резкий металлический голос из громкоговорителя передал приказ. Их повели по центральному проходу вниз, через все четыре палубы, к нижним пассажирским воротам. Они прошли через воздушную камеру и сошли с корабля, но не на открытый воздух Венеры, а в туннель из листового металла, ведущий в какое-то здание, которое находилось на расстоянии примерно пятидесяти ярдов.
Воздух в туннеле был едким — здесь распыляли обеззараживающие средства, — но Уингейту он показался свежим и живительным после спертого воздуха на корабле. Этот воздух да еще составляющая пять шестых от земной сила тяжести на Венере, достаточно высокая, чтобы не тошнило, и достаточно низкая, чтобы вызвать чувство легкости и силы, вместе вселяли в него неразумный оптимизм и создавали бодрое настроение.
