А не посмотреть ли самой, стоит в гостиной эта кровать или не стоит? Конечно же, такая самодеятельность резко противоречит указаниям Браша, но Джилл была уверена, что не разбудит пациентку, годы работы в медицине научили ее ходить абсолютно бесшумно. И эти же годы научили: совсем не обязательно так уж беспрекословно слушаться врачей, главное, чтобы они ничего не знали.

Осторожно открытая дверь даже не скрипнула. Миссис Банкерсон спала типичным глубоким сном очень старого, близкого к маразму человека. С кошачьей бесшумностью Джилл пересекла палату и подошла к ведущей в гостиную двери; слава богу, хоть этот замок исправен.

Кровать стояла на прежнем месте, но Джилл сразу про нее забыла – против всяких ожиданий, в комнате находился человек.

Сидевший в кресле Смит поднял голову, отложил большую детскую книжку с картинками и расплылся в лучезарной младенческой улыбке.

У Джилл подкосились ноги. Валентайн Смит – здесь? Как же так, его же перевели, в журнале есть четкая, недвусмысленная запись.

И сразу – вихрь воспоминаний и кошмарных догадок… липовый «Человек с Марса» на стереоэкране… старушка, каждую секунду готовая умереть, а тем временем иссохшим своим телом прикрывающая никому не известный факт, что тут есть и второй пациент… наружная дверь гостиной, не поддающаяся ключу… Дальше все понятно: глубокая ночь, накрытая простыней тележка, и кто там догадается, что в морг увозят не один труп, а два?

А потом Джилл охватил парализующий волю ужас: сама того не желая, она узнала смертельно опасный секрет.

– Брат по воде! – радостно сказал Смит, неловко поднимаясь из кресла и протягивая ей руки.

– Здравствуйте. Э-э… как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо. Я очень счастлив. – Он издал еще какие-то странные сдавленные, кашляющие звуки, умолк, поразмыслил и медленно произнес: – Ты здесь, мой брат. Тебя не было. А теперь ты здесь. Я пью тебя глубоко.

Джилл стояла в полной растерянности; странное, размягчающее душу тепло, исходившее от этого человека, мешалось с леденящим ужасом – а что, если они узнают? Смит ничего этого не замечал.

– Видишь? Я хожу! Я стал крепче. – Он прошел несколько шагов, а затем остановился, обессиленный, но торжествующий.

Джилл заставила себя улыбнуться.

– Ах, какие мы молодцы! Так и надо, набирайся сил. А мне пора – я на секунду забежала, поздороваться.

– Не уходи! – обеспокоился Смит.

– Но я очень спешу!

Теперь на лице Смита было уже не беспокойство, а самая настоящая скорбь.

– Я тебя обидел. Я нечаянно.

– Обидел? Да нет, ничего подобного, просто мне нужно уходить – и как можно скорее.

Смит мгновенно успокоился.

– Брат, возьми меня с собой, – попросил он, и даже не попросил, а сказал как о чем-то уже решенном.

– Что? Нет, я никак не могу. И мне нужно уходить. Послушай, не говори никому, что я была здесь.

– Никому не говорить, что здесь был мой брат по воде?

– Да. Не говори никому. Я… я еще приду. Честное слово. А ты будешь молодцом и никому ничего не скажешь.

Несколько секунд Смит молчал, по всей видимости переваривая непонятную просьбу «брата».

– Я буду ждать. – Он говорил серьезно, почти торжественно. – Я не буду рассказывать.

– Вот и хорошо.

«Обещать-то просто, – подумала Джилл, – только как же я это сделаю?» Вернуться к Смиту будет нелегко; вряд ли доктора Браша еще раз понос проберет. Теперь было ясно, что «испорченный» замок совсем не испорчен. Она посмотрела на выходящую в коридор дверь и увидела самый обыкновенный засов. По заведенному в больнице порядку любая дверь – в ванную, туалет или еще куда, – за которой мог закрыться пациент, открывалась снаружи мастер-ключом, здесь же замок не позволял Смиту выйти наружу, а засов не допускал в комнату сотрудников больницы, даже тех, у кого есть мастер-ключ.

Джилл отодвинула засов.

– Жди. Я еще приду.

– Буду ждать.

Уже пересекая палату, где все так же мирно похрапывала миссис Банкерсон, она услышала: Тук-тук! Тук! Тук! Тук! – и стремглав бросилась открывать дверь.

Браш буквально ворвался в дежурку.

– Где это вы были, сестра? Я уже в третий раз стучу. – Его взгляд метнулся к ведущей в палату двери.

– Я увидела, как пациентка перевернулась, – без запинки соврала Джилл. – Нужно было поправить ей подушку.

– Кой черт, я же говорил, чтобы вы сидели тут и никуда не совались!

Видя, что врач напуган до полусмерти – и не без причины, – Джилл перешла в контрнаступление.

– Конечно же, доктор, я сделала вам одолжение, – произнесла она ледяным голосом. – Главная ответственность за пациентку лежит на вас. Однако вы передоверили ее мне, и я была вправе поступать так, как считала необходимым. Если это вызывает какие-то сомнения – хорошо, сходим к заведующему отделением и поговорим.

– Что? Нет, нет, давайте забудем.

– Нет, сэр. Я не люблю, когда мою компетентность ставят под сомнение. Как вам известно, старая и слабая пациентка может попросту задохнуться в водяной кровати. Я поступила по всем правилам. Я не из тех медсестер, которые готовы покорно сносить любые попреки врача. Давайте сходим к заведующему.

– Зачем это? Послушайте, мисс Бордман, я понимаю, что раскричался на вас совершенно напрасно, и готов извиниться.

– Хорошо, доктор, – сухо кивнула Джилл. – Вам нужно от меня что-нибудь еще?

– Как? Нет, большое спасибо, вы меня очень выручили. Только, знаете, не говорите, пожалуйста, об этом никому, ладно?

– Никому я ничего не собираюсь говорить.

Вот уж в этом-то ты можешь быть уверен! Только что же теперь делать? Господи, ну почему Бена нет в городе! Джилл вернулась к своему столу и притворилась, что изучает бумаги. Затем она вспомнила про злополучную кровать и позвонила на склад, а еще чуть позднее услала свою напарницу к тому самому пациенту, которому требовалась кровать с электроприводом, и попыталась собраться с мыслями.

Так где же все-таки Бен? Будь он в досягаемости, можно было бы отлучиться на пару минут, позвонить и переложить все тревоги и беспокойства на его широкие плечи. Но только Бен этот чертов шляется невесть где и – фактически – сам свалил на нее неприятную эту историю.

Шляется? Сомнение, которое Джилл изо всех сил старалась загнать куда-нибудь поглубже, в подсознание, все-таки вырвалось на поверхность. Бен не уехал бы из города, не сообщив ей, чем кончилась попытка увидеть Человека с Марса. Участница заговора, она имела полное право узнать – Бен всегда играл честно.

Джилл вспомнила его слова по дороге из Хагерстауна: «Если что-нибудь пойдет не так, ты будешь моим запасным козырем… так что, лапуля, если я вдруг исчезну – все в твоих руках, действуй сама».

Тогда она почти не обратила на это внимания – просто не поверила, что с Беном может что-нибудь случиться. А вот теперь – задумалась, продолжая машинально выполнять свою работу. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему – или ей – нужно решать, поставить или нет на кон «жизнь, состояние и незапятнанную честь», не имея никакой уверенности в благополучном исходе. Те, кто уклоняется от этого выбора, – как малые дети, которые никогда не повзрослеют. В тот самый день – а если уж точнее, то в три часа сорок семь минут пополудни того самого дня – Джилл Бордман почти без колебаний приняла вызов судьбы, одновременно объясняя посетителю, что с собаками к больным нельзя ни в коем случае, даже если и удалось пробраться мимо дежурной в вестибюле. И даже если о свидании с любимым псом просит сам пациент.

Джилл ушла, и Человек с Марса снова сел в кресло. Он больше не читал книгу, а просто ждал, ждал «терпеливо» – выражение, не совсем подходящее, но в человеческих языках отсутствуют слова, которыми можно было бы описать отношение марсиан к жизни. Он сидел совершенно неподвижно, в тихой радости – ведь брат обещал вернуться. Он был готов ждать – вот так, ничего не делая, без единого движения – целые годы.