Вздрогнув, Дженкинс порывисто обернулся, и в ту же секунду гнев на его лице сменила улыбка. Взяв руку Глэдни своей длинной мозолистой ладонью, он на удивление крепко пожал ее.
– Брось ты свои ирландские штучки, Глэд, – сказал он. – Здесь тебе не ярмарка, надувать некого.
– Это ты верно заметил, – несколько смущенно проговорил Глэдни уже без всякого ирландского акцента. – Но привычка есть привычка. Когда я работаю на ярмарке, я всегда говорю с ирландским акцентом, а избавиться от него потом ужасно трудно.
– Если так и дальше пойдет, то в один прекрасный день ты вообще забудешь нормальный английский язык. Придется тебе тогда до конца дней своих чирикать на своем ирландском наречии.
– Если хорошенько подумать, это будет просто здорово, – беззаботно сказал Глэдни, вновь с легкостью обретая ирландский акцент. – На кой черт мне, такому отличному честному ирландскому парню, какой-то литературный английский?
– Особенно при твоей развеселой работе, когда и говорить-то особо не нужно. Верно, Глэд? – подхватил Дженкинс.
Глэдни ухмыльнулся.
– В моем деле встречаются очень жадные люди, которые считают, что способны меня перехитрить. Что ж, я никогда их не разубеждаю. Наоборот, чем больше они ощущают свое превосходство, тем легче мне взять над ними верх.
– Глэдни Хэллоран, жулик ты этакий! – смеясь, воскликнул Дженкинс. – Не понимаю, как ты до сих пор жив? Ты слишком добр и благороден, чтобы заниматься на ярмарках облапошиванием людей.
– А тебе никогда не приходило в голову, что именно поэтому я и преуспел в своем деле? Вспомни только, как я тогда тебя выручил.
– Еще как помню, Глэд. Без тебя бы я пропал, – согласился Дженкинс. – Эти ребята вцепились в меня мертвой хваткой. Я бы наверняка спустил им и свой пароход, и весь свой выигрыш, если бы ты не вступил в игру. Моим старым глазам было приятно на тебя смотреть.
– А уж какое я в тот день получил удовольствие, и говорить не приходится. Величайший день в моей стремительной и противозаконной карьере, – весело отозвался Глэдни.
– Скажи-ка мне, Глэд, каким ветром занесло тебя ко мне на пароход? Снова собрался плыть с нами в Новый Орлеан?
– На сей раз нет, хотя, признаться, я был бы не прочь, – ответил Глэдни. – Стоило мне ступить на палубу этого старого корыта, как мною овладела ностальгия. Будь моя воля, остался бы на его борту до конца своих дней.
– Значит, ты пришел ко мне в гости. Очень мило с твоей стороны, Глэд.
– Гм... Ну, не только за этим, – смущенно проговорил молодой человек. – Я привел с собой двух своих друзей. Мне хотелось бы накормить их самым восхитительным ужином, который могут предложить на пароходе, бороздящем воды Огайо. А лучший ужин, чем на «Королеве Огайо», мне вряд ли где еще предложат. Вот я и решил к тебе заглянуть. Ну как, не станешь нас прогонять?
– Ну о чем ты говоришь! Ты же знаешь, что ты всегда мой самый желанный гость, – радушно отозвался капитан Дженкинс. – Мало того, я усажу вас за свой стол. А кто эти твои друзья?
– Генри Хокинс собственной персоной и его внучка Ребекка.
– Генри Хокинс? Что-то знакомое... По-моему, я где-то слышал это имя.
– Не сомневаюсь. Несколько лет назад имя этого жокея гремело и у нас в Штатах, и в Англии.
– Ну конечно же! Хок! Я и сам выиграл пару долларов, поставив на него. Так ты говоришь, он пришел с внучкой?
– Такого очаровательного создания ты еще не видел и вряд ли когда-нибудь увидишь, кэп, – сказал Глэдни и сам поразился тому, насколько искренне прозвучал его голос.
– Ого! – бросил Дженкинс и искренне расхохотался. – Должно быть, она настоящая красавица, если ей удалось поразить твое воображение.
– Ты совершенно прав, – согласился Глэдни, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Так что, сам понимаешь, ужин мне нужен первоклассный. – И он застенчиво улыбнулся.
– Не беспокойся, Глэд. Все будет в лучшем виде, даю тебе слово. Я сам схожу на камбуз и переговорю с коком.
– Да, и еще вот что, кэп. Сделай мне одолжение, не издевайся во время ужина над моим ирландским акцентом. Хок с внучкой еще не слышали, чтобы я говорил на нормальном английском языке, и я не хочу, по крайней мере пока, чтобы они знали, что я умею это делать.
– Боже правый, Глэд! Не собираешься ли ты их облапошить? – испуганно вскричал Дженкинс. – На своем пароходе я этого не потерплю.
– Нет-нет, – поспешно заверил его Глэдни. – Дело в том, что сегодня днем я выиграл приличную сумму на скачках, поставив на двуколку Хокинсов, и решил пригласить их в благодарность за это на ужин. Но эта пара меня чем-то заинтересовала, хотя не пойму, чем именно. Мне кажется, они что-то скрывают, и я не успокоюсь до тех пор, пока не раскрою их тайну. Первым делом мне хотелось бы познакомиться с их наездником. Что-то он уж слишком застенчив, не в пример всем тем наездникам, с которыми мне доводилось сталкиваться. Так что, если придется немного пожульничать для того, чтобы разузнать как можно больше о Хокинсах, кэп, я на это пойду. Надеюсь, ты меня не выдашь?
– И не подумаю, дружище, – заверил Дженкинс, и глаза его озорно блеснули. – А теперь веди своих гостей в салон, а я пойду позабочусь о том, чтобы их накормили по-королевски. Однако, – тут Дженкинс предостерегающе поднял палец, – если ты попытаешься заплатить за ужин, Большой Сэм вышвырнет тебя прямо в реку.
– Нечего пугать меня Большим Сэмом. Ты видел когда-нибудь, чтобы я отказался от дармовщины?
– Что верно, то верно, – сказал Дженкинс и, взглянув на свои карманные часы, добавил: – Сегодня у нас на пароходе будет музыка. – Он наклонил голову, прислушиваясь, и Глэдни, последовав его примеру, тоже услышал из салона приглушенные звуки. – Уже играют.
Внезапно Глэдни пришла в голову мысль.
– Кэп, – обратился он к Дженкинсу. – Может, попросишь оркестр сыграть «Мой старый добрый Кентукки», когда мы будем входить в салон, а?
Капитан Дженкинс хмыкнул.
– Ах ты, ирландский хвастунишка! Надеюсь, старик Хокинс знает, что делает, когда позволяет тебе крутиться возле своей внучки.
И он ушел, все еще посмеиваясь, чтобы отдать распоряжения насчет ужина, а Глэдни поспешил обратно к Хоку и Ребекке. Он нашел их все там же, на палубе. Они, раскрыв рот, внимали россказням Большого Сэма.
– ...да, мэм, – заливался тот соловьем, – и тут я почувствовал, что эта веревка обвивается вокруг моей шеи. Пятнадцать или двадцать белых почему-то вбили себе в башку, что меня нужно повесить за что-то, чего я не делал. Я пытался сказать им, что меня в тот вечер даже не было в городе, что я работал здесь, на пароходе, но они мне не поверили. Они сказали, что ту белую леди убил большой ниггер, а уж крупнее меня они никого в жизни не видели.
И вот, когда они уже хотели стегнуть кнутом лошадь, чтобы выбить у меня из-под ног коляску, на которой я стоял, а меня оставить болтаться в петле, примчался миста Глэдни. В руке он держал коробку с динамитом, из которой во все стороны разлетались искры. И миста Глэдни закричал, что, если сейчас меня не отпустят, он подорвет всех к чертовой матери. А еще он им тоже сказал, что я этого не делал.
– И что случилось потом? – спросила заинтригованная Ребекка.
Большой Сэм улыбнулся.
– Все эти белые побелели еще больше, вот как миста Глэдни сумел их напугать! Они разбежались в разные стороны, а про меня и думать забыли. А миста Глэдни спокойненько так подошел к коляске и снял с моей шеи веревку. А коробку с динамитом так и не выпустил из рук, будто это просто какая-то зажженная сигара. «Джентльмены, – сказал он, – отойдите-ка все подальше и дайте нам с моим другом вернуться на наш пароход, а не то я сейчас брошу эту штуку, и у вас у всех мозги вылетят».
Признаюсь уж вам, мэм, что я и сам испугался до полусмерти. Динамит-то вот-вот взорвется! А миста Глэдни и ухом не ведет. Наконец я не выдержал и говорю ему: «Миста Глэдни, может, пора уже бросить этот динамит? Подержали – и будет».
А миста Глэдни как рассмеется и говорит: «Большой Сэм, да какой же это динамит? Это просто пучок веревки». И он стал так хохотать, что у него из глаз слезы потекли. И то верно, здорово он провел этих белых!
