Литмир - Электронная Библиотека

– Ей не хотелось идти сюда, сквайр. Пришлось воспользоваться веревкой, вот как. Она с норовом, эта девушка! – Квинт ухмыльнулся, – Не какая-нибудь хилая размазня. Я знаю, вам нравятся девочки с огоньком да с норовом.

Хозяин постоялого двора облизал толстые губы языком, коричневым от табака; глаза его, разглядывавшие фигуру Ханны, вспыхнули, как сухой хворост.

А Квинт фыркнул, протянул руку, дернул за разорванный лиф и оторвал лоскут, обнажив твердые юные груди Ханны.

– Точно как молодые дыни, верно? – сказал Квинт, гладя и ощупывая их, так что соски мгновенно затвердели. – Как думаете, сгодится вам девчонка?

Эймос Стрич, цвет лица которого стал почти пунцовым, сглотнул и кивнул, не в состоянии выговорить ни слова. «Клянусь святым Георгием, – подумал он, – девочка совсем созрела, хотя ей всего шестнадцать!» Но вдруг он бросил резкий испытующий взгляд на Квинта, все еще тискавшего Ханну.

Ханна, онемев от стыда и негодования, закусила дрожавшую губу, пытаясь не дать волю слезам. Нет, этого удовольствия – видеть ее плачущей – они не дождутся! Но неужели ее мучения никогда не кончатся? Неужели не будет конца ее унижениям, жгучему гневу, холодному отчаянию? И она пыталась не обращать внимания на прикосновения Квинта.

Тот же, видимо, заметив сомнение на лице Эймоса Стрича, быстро убрал руку и отступил в сторону.

– Ну-ну, не бойтесь, она ваша. Как мы договорились.

Стрич прочистил горло.

– Вы поклялись, что девочка – девственница. А обращаетесь с ней весьма бесцеремонно… Мне не нужен подпорченный товар. Скажите прямо, Квинт, девушка нетронута?

Квинт склонил голову и всем своим видом изобразил смирение.

– Клянусь, что так. Неужто я стану лгать вам, сэр, после всего, что вы для меня сделали? Нет, я не касался девчонки, хотя мне частенько хотелось этого. Соблазн был очень велик. Сами видите, сквайр, какая это аппетитная штучка.

Ханна, которой хотелось только одного – чтобы все это поскорее закончилось, почти не слушала, о чем говорят мужчины.

Стрич хрюкнул, на время успокоившись. Он не очень-то доверял Квинту, ведь ему было известно, какой это лжец, пьяница и вымогатель. В скором времени он сам узнает правду. Стрич перенес тяжесть своего мощного тела на подагрическую ногу, сморщившись при этом от боли, и сказал:

– Значит, по рукам. – И добавил, указав наверх: – Ступай по этой лестнице, девочка. В свою комнату.

Квинт снял веревку с шеи Ханны и развязал ей руки.

Слегка спотыкаясь, Ханна направилась к винтовой лестнице, потирая затекшие запястья. Вцепившись в узкие перила, она стала подниматься по крутым ступеням. Стрич, хромая, пошел за ней. Вдруг он положил руку на ее бедро. Она рванулась вперед, а Стрич засмеялся, издавая свистящий звук, напоминающий поросячий визг.

Поднявшись на второй этаж, Стрич повел ее по коридору.

– Не сюда – здесь спят постояльцы, Поднимайся выше.

И Ханна, собрав последние силы, вскарабкалась наверх по приставной лестнице. Она опять услышала бесстыжий смех Стрича и с запозданием поняла, что тот заглядывает ей под юбки. Но она слишком устала и пала духом, чтобы разозлиться.

Едва она протиснулась в люк, как его крышка опустилась, и задвижка была задвинута.

Ханна оказалась в помещении, по размеру едва превосходящем лошадиное стойло. Из-за крутого ската крыши стоять выпрямившись здесь можно было только у внутренней стены. В комнате было душно, свежий воздух проникал лишь через щели между толстыми досками стены. Скудный свет пробивался через единственное маленькое окошко в скате крыши. Окно было грязное, и Ханна не понимала, как оно открывается. Присев перед ним, девушка протерла стекло, чтобы увидеть, куда окно выходит. Кусочек синего неба и крыши соседних домов – вот и все, что открылось ее глазам.

Плечи Ханны разочарованно опустились; она оглядела комнату. Вся обстановка состояла из сундука в одном углу – пустого, с поднятой крышкой, соломенного тюфяка на полу и ночного горшка. Постельное белье грязное; к тому же тут явно водились клопы. Пол из грубо отесанных досок покрыт слоем грязи по меньшей мере в дюйм толщиной.

Ханна осторожно присела на тюфяк. В каком-то смысле здесь не хуже, чем дома, там, где она спала. Разве что они с матерью содержали свое жилье в относительной чистоте.

Мама, бедная, изнуренная работой мама! Родного отца Ханна почти забыла, хотя ей исполнилось уже восемь лет, когда он умер. Всякий раз, когда она думала об отце, она вспоминала его насильственную кровавую смерть, и ей казалось, что перед ее глазами как будто захлопываются ставни.

Мать вышла за Сайласа Квинта вскоре после смерти отца. С тех пор они знали только нужду и горе. Мать вела хозяйство, присматривала за Ханной и бралась за любую работу, какую только могла найти в домах богатых горожан. Почти все деньги, что она зарабатывала, отбирал Квинт. Ей удавалось иногда припрятывать немного монет, чтобы сунуть Ханне лишний кусок или купить какую-нибудь обнову. Время от времени Квинт находил ее жалкие сбережения, бил до потери сознания, после чего спускал деньги на выпивку и игру.

В доме, где они жили, была только одна спальня. Ханна спала в кухне на полу, на тюфяке; здесь в зимние холода было теплее, чем где-либо в доме. От комнаты, в которой спали Сайлас Квинт и ее мать, Ханну отделяло всего несколько шагов. Сквозь щели в стенах можно было подглядывать. Ханна этим не занималась, но слышала каждое слово, произнесенное в соседней комнате. Девушка знала, когда они совокуплялись, когда Квинт бил мать по лицу, если она пыталась отказать ему в том, что он именовал своими «супружескими правами». Слышала, как они ссорились почти каждую ночь, как храпел пьяный Квинт и душераздирающе плакала мать.

Именно из такого ночного разговора Ханна узнала, что Квинт надумал заключить договор с Эймосом Стричем, хозяином постоялого двора, и отдать ее туда в услужение.

– Я не желаю об этом слышать, мистер Квинт, – возразила мать. – Это моя дочь! Сделать из моей родной дочери нечто вроде чернокожей рабыни!

– Да, она твоя дочь, женщина, но для меня-то она – лишний рот. Времена нынче тяжелые. Я работаю на износ, и все мало. Надо же, я думал, ты обрадуешься. Ее будут там кормить, у нее будет где спать и во что одеться. Это пока ей не исполнится двадцать один год. А к тому времени какой-нибудь молодой жеребец захочет на ней жениться. – В голосе Квинта зазвучали вкрадчивые нотки, что было ему совершенно не присуще, когда он разговаривал с женой.

– Ее заставят работать с утра до ночи. А в трактиры при постоялых дворах ходят всякие головорезы и уличный сброд!

– Стало быть, я – уличный сброд, да? – Раздался звук пощечины, и мать Ханны вскрикнула. – Прости, женушка. Просто ты меня малость рассердила, вот что. Но выхода у нас нет, видишь ли. Сквайр Стрич спишет мне все долги и снова откроет кредит.

– Ты погряз в долгах из-за пьянства, Сайлас Квинт! А теперь моя дочь должна продавать себя ради того, чтобы ты мог делать новые долги и вдоволь пить да играть!

Ханна слушала внимательно, затаив дыхание. Мать редко говорила с мужем в таком тоне; из нее давно выбили способность сопротивляться. Потом Ханна поняла: мать возражала Квинту только тогда, когда речь шла о ней, Ханне.

На этот раз Квинт не ударил ее.

– Мужчина должен чем-нибудь заниматься после работы, пока не ляжет спать. А девочке труд пойдет на пользу, неужто ты не понимаешь, женщина? Она по крайней мере хоть чему-то научится. Для девушки из трактира всегда найдется хорошее место, если она знает свое дело. Когда срок договора подойдет к концу, она будет зарабатывать пятьдесят шиллингов, если не больше. Так мы договорились?

– Нет, я не позволю…

Опять раздался звук пощечины.

– А мне и не требуется твоего разрешения! Дело уже сделано! Придержи язык, женщина. Мне нужно поспать.

Через минуту из спальни уже доносился храп Квинта. Мать сдавленно плакала.

Однако на другой день мать изменила свое мнение. А возможно, она просто решила, что спорить с мужем бесполезно. Ханне она сказала так:

2
{"b":"20452","o":1}