- У него с нервами, - тихо объяснил он, поймав удивленный взгляд
Огоновского. - Рана... а вообще, тут действительно такое... у кого фермы, те
еще как-то, женщины друг другу помогают, да и мы пытаемся. А вот у кого
шахты, да еще и сыновья не пришли, тем хоть погибай.
Андрей облизнул пересохшие губы.
- Вы хоть рожайте, баб-то много, - сказал он, стараясь не глядеть на
плачущего десантника. - Рожайте, а я уж всегда... приму...
Проехав дальше, он остановился возле крохотного деревенского кабачка. В
зале было пусто, за стойкой дремал белобрысый мальчуган, совершенно не
услышавший шагов Андрея.
- Эй, малый, - Ооновский потрепал его за вихры и улыбнулся, - а дед Хома
куда делся?
- Хома? - затрепетал ресницами отрок. - Так помер Хома, два года уж как
зарыли. А вы... кто?
- А я тебя из мамки вытаскивал, - ответил Андрей. - Не красней, все там
были.
- Так вы... тот самый доктор, про которого Джош рассказывал?
- Доктор, доктор. Пиво-то давно варили? А ну, нацеди мне большую.
Суетясь, парень налил Андрею здоровенную кружку темного пива. Огоновский
присел на отполированный за долгие годы стул и грустно оглядел низкий
зальчик, едва освещенный парой тусклых плафонов. Раньше в такое время суток
здесь торчали почти все мужчины поселка. Теперь кабачок был пуст, как и вся
округа...
- Доктор...
Погруженный в хмельные думы, Андрей и не заметил, как подошла к нему
высокая седоватая женщина в грязном рабочем комбинезоне. Он узнал ее - это
была жена владельца крупнейшей среди поселковых шахты. У нее, кажется, было
трое сыновей и дочь, вспомнил Андрей. И жили они тогда дай бог каждому.
- Мэдлин? - удивился он. - Здравствуйте... как ваши?
- Моих больше нет. Никого. Я хотела просить вас об одной вещи... правда,
все не знаю, как начать...
Андрей поднялся на ноги. Перед ним стояла женщина, потерявшая абсолютно
все - мужа, сыновей, почву под ногами. Он не мог сидеть; он склонил перед
ней голову и приготовился слушать.
- Моя дочь, Ханна... она не больна, вы не подумайте! Дело в том, что я
уезжаю - наверное, я найду работу в порту... мы уже давно продали шахту,
дом, в общем, все... а зимой мы просто не прокормимся. Доктор, купите Ханну!
Она красивая стала, вы ее даже не узнаете! У вас пенсия, содержание, она
будет работать, она может... она сыновей вам родит... доктор, я умоляю вас,
спасите ее! Иначе нас просто сожрут зимой, вы не знаете, тут из болот
выходят...
Огоновский глубоко вздохнул. Он все понял. Деньги, полученные за девочку,
и в самом деле помогут женщине добраться до столицы, а в порту устроиться
еще можно. Но с несовершеннолетней дочерью ее ни на какую работу не возьмут,
это он знал твердо. Либо девчонка станет проституткой и через год погибнет
под ножом уделанного нарка, либо ее действительно сожрут ублюдки,
пересидевшие войну в здешних болотах. Защищать ее тут некому, своих бы
спасти!
Пошарив по карманам, Андрей вывалил перед женщиной кучу мятых купюр. Одну
он выделил и положил на стойку, а остальные пододвинул к плачущей Мэдлин.
- Здесь больше двухсот крон, - сказал он. - На первое время вам хватит.
- Что вы, - прошептала женщина, - тут нет таких цен!
- Это мое дело, - перебил ее Андрей. - Идемте.
Через полчаса справа от него, вжавшись в бархатную кожу дверцы, испуганно
улыбалось светловолосое длинноногое чудо по имени Ханна. Ей было пятнадцать;
как и все девушки на Оксдэме, она созрела раньше своих лет и выглядела уже
весьма женственно. Украдкой поглядывая на свое приобретение, Огоновский
сладко щурился и думал о том, что все, кажется, становится на свои привычные
места.
Глава 4
Ну, и... оп! Рука в тонкой полимерной перчатке хлопнула младенца по
розовой попке, и бутуз возмущенно заорал, оглашая своим ревом операционную.
- Сформируйте парню пупок, - распорядился
Огоновский, передавая новорожденного Бренде. - Ну, что, - наклонился он к
роженице, - и чего было бояться? Больно было?
- Нет, - счастливо прошептала молодая рыжеволосая девушка. - Нет...
спасибо, доктор.
- Ну! А ты все плакала. Смотри, орел какой! Вырастет, генералом станет!
- Три семьсот, без патологий, - доложила сестра. - Отличный ребенок.
- И роженица ничего, - сказал Андрей в сторону. - Бакобработка, Бренда...
Не снимая перчаток, он продрался сквозь самогерметизирующуюся пленку на
входе и весело подмигнул двум мужчинам, нервно мнущимся в амбулаторном
покое: - Сын... кому сын, кому внук. Здоровый такой кабан, три семьсот.
Рослый парень в тщательно наглаженном камзоле бросился ему на шею, а его
отец, крепкий, почти без седины шахтер с претензией на респектабельность,
стиснул его правую ладонь.
- Тише вы! - засмеялся Огоновский. - Руку сломаете, чем я резать буду?
Все у вас в порядке, девушку можете забрать завтра под вечер. Тогда же и на
малого поглядите. Все-о! Я сказал. Завтра. А сейчас - марш-марш! Доктор
устал и хочет спать.
Андрей проводил счастливых отца и деда до их машины, вернулся наверх, в
операционную и принялся раздеваться, стоя в негерметичном предбаннике.
- Лалли, расположите нашу красавицу в палате, младенца на ночь - в
камеру, пусть проветрится как следует, а я пойду к себе. На сегодня все...
спокойной ночи. Ханна! - крикнул он, входя в противоположное крыло дома,
отведенное под его кабинет и спальни. - Ханна, подогрей мне чуточку супа и
разогрей ту курицу, что вчера приволок Эмден!
В кабинете под ноги радостно бросился Том. За неделю, проведенную в доме
Андрея, щенок поразительно разъелся и сейчас уже мало напоминал ту
заморенную худобу, которую ой купил у мальчишки Юргена. Андрей меланхолично
потрепал пса по спине, накинул на себя халат и устало свалился в кресло.
Сегодняшний день начался с гнойной раны на ноге старого шахтера, а
закончился родами. Вздыхая, Огоновский врубил личный терминал и принялся
набрасывать заявку на лекарства и расходные материалы.
За его спиной чуть слышно зашуршала Ханна с подносом. Она уже усвоила,
что после поздних операций или вызовов общий ужин отменяется, а ее
повелитель ест у себя в кабинете. Андрей повернул голову, мягко улыбнулся: -
Останься. Я сейчас.
"Это мои первые послевоенные роды, - подумал он, отправляя документы
через эфирную сеть, - наверное, скоро их будет много. Хорошо бы..."
Ханна сидела в кресле возле шкафа, тихая, как мышка, и смотрела куда-то
за окно, где ветер гнул в саду деревья. Андрей наклонился над переносным
столиком, зачерпнул суп и вдруг поймал себя на мысли, что сейчас, в своем
теплом белом халатике, немного растрепанная, она кажется ему необыкновенно
привлекательной.
"Первые роды, - сказал он себе. - Где лежит мой сын?"
Отодвинув пустую тарелку, Огоновский резко поднялся, раскрыл бар и достал
два глубоких бокала и бутылку коньяку.
- Подсаживайся, - скомандовал он, разливая коньяк. Себе он налил почти
полный, Ханне - на палец меньше.
Девушка неловко придвинула свое кресло поближе к Андрею и подняла на него
глаза - удивленные и в то же время чуточку кокетливые. Она еще ни разу не
была в его постели, он просто не думал об этом, слишком занятый в последние
дни. Сейчас она, кажется, догадывалась о его мыслях.
Андрей разорвал копченую курицу, вытер салфеткой пальцы и поднял бокал: -
За тебя, девочка. Не бойся, коньяк не противный.
Все еще неловко она взяла стеклянную чашу - Андрей залюбовался ее тонкими
и в то же время сильными пальцами с гладкими розоватыми ногтями - и, не