И тем не менее как художник Лондон объективно развенчал претензии этой концепции на бесспорную истинность, причем сделал это в произведениях, казалось бы, по самому своему характеру призванных иллюстрировать завоевания тогдашней научной мысли — в повестях о собаках. Немеркнущее художественное значение этих книг определяется прежде всего тем, что Лондон одним из первых в мировой литературе осознал углубляющийся разрыв между человеком и природой и усиливающуюся потребность людей в живительном общении со всем миром естественной жизни. Он предощутил, что с ходом времени «прогресс» заставит по-новому почувствовать родство всего живого и оценить созданный самой природой порядок вещей, который стараниями человека оказался на грани катастрофы. Это была главная тема анималистического цикла — для своего времени новаторская и ставшая одной из магистральных тем искусства по мере нарастания НТР и обострения ее противоречий.
Казалось, после «Зова предков» спенсерианство было преодолено, однако сложность эволюции Лондона как раз и заключалась в том, что подобные преодоления происходили в его творчестве очень медленно, сопровождаясь рецидивами прежних заблуждений. Здесь сказывалась не только идейная непоследовательность писателя, но и пробелы в его образовании, а еще сильнее — тот факт, что он выражал представления рядовых американцев своей эпохи и далеко не всегда был способен подняться над присущими подобному миропониманию социально обусловленными предрассудками расового и национального характера. Отправившись в 1914 г. корреспондентом в революционную Мексику, автор «Мексиканца» опубликовал серию статей, фактически оправдывавших американскую интервенцию и своим шовинизмом возмутивших всю социалистическую прессу. А на критику он ответил выходом из рядов социалистов.
Столь же путаной была и система взглядов Лондона. Как и многие писатели рубежа веков, он долго и мучительно преодолевал влияние Ницше, которое особенно ясно проявилось в «Дочери снегов». Клондайкские впечатления не могли не расположить писателя к красочным, романтичным пассажам, в которых Ницше прославлял «бунтаря по природе», бросающего вызов дряблому, анемичному, «плебейскому» миру, где всевластен «стадный инстинкт толпы».
Но в то же время — пройденная Лондоном школа жизни заставляла отнестись к такого рода апологии индивидуализма гораздо более трезво и критически, чем воспринимали ее другие неоромантики, в чьем творчестве идеи Ницше иной раз оказываются философским фундаментом. Спенсерианские и ницшеанские увлечения писателя вступили в противоречие с его социалистическими устремлениями, и завязался конфликт, прослеживаемый на всем протяжении творческого пути Лондона, так им до конца и не разрешенный.
Социалистические убеждения писателя выросли непосредственно из его жизненного опыта, и в этом заключалась как их сила, так и слабость. Он знал всю остроту социальных антагонизмов классового общества, передав их в лучших своих книгах — «Люди бездны» (1903), «Железная пята» (1908), «Мартин Иден» (1909). И одновременно, подобно Синклеру, он остался еще одним социалистом чувства, а изъяны теоретического образования в конце концов и предопределили идейную и творческую драму, происходившую в последние годы жизни писателя.
Документальная книга «Люди бездны» представляла собой очерк повседневности лондонских трущоб и обвинительный акт той общественной системе, которая обрекает миллионы людей на голод и нищету, создавая разительные контрасты бесправия и всемогущества. Однако
автор стремился создать не только социологические полотна, его задачей был и своего рода документальный эпос, повествующий о вечной борьбе отверженных за свое достоинство и право на жизнь. Отголоски спенсерианской доктрины различаются и в этом повествовании о «бездне» с ее отчаянием, голодом, повальной проституцией, ужасающей детской смертностью и беспросветной нуждой. Участь обитателей «бездны» Лондон считал предрешенной и тем не менее решительно отверг представления о биологической деградации низших слоев общества, назвав истинной причиной трагедии Ист-сайда пороки социальной системы. В «Людях бездны» он вступил в открытый спор и с Ницше, третировавшим «покорных неудачников». Этот спор был продолжен в одном из лучших романов Лондона «Морской волк» (1904). Писатель не упрощал поставленную перед собой задачу. В лице главного героя романа читателю предстала личность чрезвычайно сложная, цельная и сильная. Философский поединок, который ведет с этим персонажем автор, становится подлинным сюжетом повествования.
За несколько дней до смерти Лондон занес в блокнот: «„Мартин Иден“», и „Морской волк“ развенчивают ницшеанскую философию, а этого не заметили даже социалисты». Видимо, основная слабость книги заключалась в том, что ее герою противостоит либерально настроенный интеллигент, чьи умозрительные представления капитан Ларсен легко опровергает истинами, почерпнутыми из практической жизни.
Резкий перелом действия — робинзонада на необитаемом острове и покаяние Ларсена в финале — художественно неубедителен. И все же никогда еще Лондону не удавалось создать столь непростой и яркий характер, как Ларсен в первых главах повествования. Выходец из социальных низов, он сродни героям северных рассказов, но его этическое кредо определяется презрением ко всей «свински устроенной жизни». Это бунтарь против самих условий, в которых принужден жить человек. Ларсен — личность, близкая как Парадоксалисту «Записок из подполья» Достоевского, так и бесчисленным бунтарям против человеческого удела, которые пройдут впоследствии по страницам европейских и американских романов XX в. Вновь, как в северных рассказах и анималистическом цикле, Лондон нашел конфликт и тему, которые на десятилетия останутся достоянием литературы нашего времени.
Подобно большинству своих грядущих единомышленников, Ларсен отождествляет понятия «жизнь» и «буржуазная цивилизация», находя здесь оправдание для варварских методов, заведенных им на шхуне, для собственного цинизма и замашек предпринимателя-хищника, каким на деле оказывается этот ницшеанский «сильный человек». Лондон увидел закономерность этого движения от тотального бунта к своекорыстию капиталиста, признавшего «целесообразность» своей единственной доктриной и исповедующего вседозволенность, поскольку в мире не осталось ничего святого. Роман подвел итог первому этапу творчества Лондона, засвидетельствовав знаменательные сдвиги в его миропонимании.
Второй этап эволюции Лондона связан с глубоким и многогранным воздействием на писателя русской революции 1905 г. С трибуны и с печатной страницы Лондон сразу объявил о своей безоговорочной поддержке «русских террористов». В «Войне классов» (1906) он писал, что признает лишь один путь решения коренных общественных вопросов — революцию и переход к социализму. А в статье-манифесте «Революция» (1908) Лондон без колебаний утверждает, что будущее принадлежит «семимиллионной армии революционеров мира».
Центральные произведения этого периода — «Железная пята» и «Мартин Иден» — явились не только высшими художественными свершениями Лондона, но и новым шагом в развитии американского критического реализма. В обеих этих книгах творчески осуществлен принцип, сформулированный Лондоном еще в 1901 г. в статье о «Фоме Гордееве»: литература должна стать «действенным средством, чтобы пробудить дремлющую совесть людей и вовлечь их в борьбу за человечество». Уроки Горького, чей реализм Лондон ставил выше, чем реализм Л. Толстого и Тургенева, несомненно, оказались важны, когда писатель работал над самыми значительными своими произведениями, и прежде всего над «Железной пятой».
Роман был завершен еще в 1906 г., но увидел свет лишь два года спустя, поскольку издательство опасалось его выпустить в атмосфере, наэлектризованной событиями революции в России. В «Железной пяте» соединяются жанровые черты эпоса и притчи, документального повествования и утопии. Темой Лондона была революция — необходимый и неотвратимый итог общественного развития. Он сознавал, что человечеству предстоит испытать невиданные потрясения, прежде чем над развалинами капитализма взойдет заря новой эпохи — эры братства людей. Он писал свою книгу, пристально следя за русскими событиями 1905 г., которые нашли в «Железной пяте» глубокое отражение.
