Румынскую литературу рубежа XIX и XX вв. можно назвать литературой переходного периода, потому что она в это время выравнивается, овладевая всеми прозаическими жанрами, способными воссоздать сложные социальные и психологические коллизии века, укрепляет свои гражданские позиции, находит себе опору в народном мироощущении, которое в скором будущем, почти сразу же после первой мировой войны, поможет ей противостоять официальному шовинизму, преображающемуся в доморощенный фашизм.

* Глава одиннадцатая*

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последнее десятилетие XIX в. было отмечено в Греции тяжелыми национальными потрясениями. Государственно-финансовое банкротство в 1893 г. и сокрушительное поражение в греко-турецкой войне 1897 г. значительно подорвали веру в националистическую Великую Идею — иллюзорную мечту о восстановлении Великой Греции в былых пределах Византийской империи, упорно культивировавшуюся на протяжении нескольких десятилетий официальной пропагандой. Отрезвление вызвало в литературе волну скепсиса и меланхолии, усиленное внимание к внутренней жизни личности. После радикальных свершений 80-х годов (внедрение в литературу живого разговорного языка — димотики, освоение национального фольклора, обращение к реальному жизненному материалу) наступает период некоторого спада общественной активности. Горькое разочарование и связанная с ним потребность в самоутверждении — национальном и индивидуальном — на некоторое время находят выход в увлечении творческой интеллигенции идеями Ницше, но неразрешенность социальных проблем и национально-освободительного вопроса способствует восстановлению гражданского тонуса в литературной жизни страны.

Именно в эти годы греческая позиция испытывает усиленное влияние западноевропейских школ — сначала Парнаса и сразу же вслед за ним — символизма. Стилевая печать Парнаса явственно ощутима в отточенных сонетах И. Грипариса (1870—1942) и Л. Мавилиса (1860—1912). В цикле сонетов «Родина» (1895) дань парнасскому веянию отдает и признанный лидер литературного поколения 80-х годов Костис Паламас (1859—1943), однако уже следующий его цикл «Ямбы и анапесты» (1897) написан под непосредственным воздействием не только Парнаса, но и символизма.

Трибуной символизма становится журнал «Техни» («Искусство»), просуществовавший всего лишь год (1898—1899), однако за это время греческий читатель познакомился с творчеством Стриндберга, Гауптмана, Метерлинка, Малларме и др. В 1901—1902 гг. с аналогичной программой выступает журнал «Дионис». В журнале «Техни» начинали свой творческий путь поэты-символисты К. Хадзопулос (1869—1920) и Л. Порфирас (1879—1932), здесь увидели свет символистские «Интермедии» И. Грипариса. Издатель журнала «Техни» К. Хадзопулос выпустил в 1898 г. сразу два поэтических сборника «Песни одиночества» и «Элегии и идиллии»; разочарование и грусть передаются поэтом в зыбких сумеречных картинах, в тонкой игре ассоциаций; музыкальное звучание стиха исполнено редкого совершенства. В издании журнала «Техни» в 1899 г. выходит первый поэтический сборник «Осколки» М. Малакасиса (1869—1943), тоже испытавшего определенное воздействие символизма, но более поверхностно — преимущественно в сфере музыкального построения поэтической фразы. Переживаемый нацией кризис сознания отражается в поэзии этой плеяды через рефлексию сугубо личного характера, через погружение в мир интимных чувств, страдания, боли. Камерность останется характерной чертой их творчества.

Иное направление принимает творческий поиск Костиса Паламаса. В сборнике «Неподвижная жизнь» (1904), который открывает период зрелости поэта и включает стихотворные циклы 1895—1904 гг., Паламас живо откликается на тревожные настроения времени, соучаствует во всеобщей устремленности к исследованию душевной жизни личности, но не сосредоточивается исключительно на этом. Лирическое «я» поэта неразрывно связано с судьбами внешнего мира, предстающего перед читателем не просто как среда, в которой существует личность, но как историческая и социальная действительность, требующая активной реакции. Горечь разочарования осмысляется поэтом как необходимый этап познания, сопряженного с выявлением ложных и подлинных ценностей,

как предпосылка плодотворного движения нации вперед. Именно эта идея заложена в лиро-эпической поэме «Двенадцать песен Цыгана», над которой Паламас работает с 1899 по 1907 г. В предисловии к ее изданию он скажет о себе как о поэте «своего времени и своего народа».

Герой поэмы Цыган — бунтарь и отрицатель. Он ратует за крушение всего косного и порочного, что мешает свободному расцвету личности и процветанию народа. Относя свое повествование к кануну падения Византии, Паламас как бы дает разрушительному пафосу поэмы конкретный адрес, указывает на те политические и духовные силы, которые несут вину за грядущее порабощение родины иноземными завоевателями. Ассоциации с недавно пережитой национальной катастрофой призваны побудить читателя к такому же суровому и безжалостному изобличению современных общественных пороков. Один из них — слепое поклонение идолам национального прошлого, служение букве, а не духу античного наследия, погоня за химерами былого величия — усилия не только бесплодные, но и чреватые для нации угрозой самому ее существованию.

Только отрешение от предрассудков и иллюзий, только приверженность истине, реальное и трезвое восприятие действительного порядка вещей и готовность преобразовать его на благо человека помогут родине вновь обрести «могучие крылья». Долг поэта — постоянно прислушиваться к голосу земли, заботиться о том, чтобы его творчество было «в ладу с Правдой». Оплотом надежд на светлое будущее родины служат простые труженики, народ. В том, как трактуется роль народа в процессе грядущего обновления общества, ощутимо влияние социалистических идей, которые получают в Греции все более широкое распространение. Поэт верит, что силами народа в очищенном от скверны мире возродятся заново и ценности национального прошлого, девальвированные националистической демагогией.

Искусное чередование эпических и лирических звеньев позволяет Паламасу воссоздать всеобъемлющую панораму многообразных проблем греческой национальной истории, сохраняющих свое значение для современной жизни страны, и выразить — вдохновенно и патетически — свое отношение к ним. Реалистически острое видение социального зла в многоликих его проявлениях и беспощадный критицизм причудливо сочетаются у него с романтической яркостью субъективного, личностного начала, с высокой, часто символической обобщенностью. Несмотря на антиромантический запал своего литературного старта поколение 80-х годов — и прежде всего Паламас — в значительной степени остается в поле обновленного романтического художественного притяжения, и пафос его антиромантических выступлений направлен, по сути дела, не столько против романтизма как такового, сколько против эпигонов, оторванной от жизни архаичной, романтической «старой» афинской школы.

Энергия неоромантического порыва, рожденного пафосом национального «очищения», возрождения, обновления, напоминает и другие произведения Паламаса 900—10-х годов: лиро-эпическую поэму «Свирель короля» (1910), острокритические «Сатирические этюды» (1912), сборник «Город и одиночество» (1912) и т. д. В предисловии к поэтическому сборнику «Стихи не ко времени» (1919) он уподобляет поэта романтическому образу кузнеца, который выковывает из огненной лавы прошлого и будущего «мечи для свободы», «венцы для славы», «короны для красоты». В эти годы к Паламасу приходит общенациональное признание; авторитет его поэзии и его личности во многом предопределяет эволюцию греческой поэзии первой четверти XX в.

Исторический оптимизм финала поэмы «Двенадцать песен Цыгана» резко контрастировал с еще господствовавшей в начале века атмосферой скепсиса и уныния (слишком свежей была память о пережитом национальном унижении), но вместе с тем он пророчески предвещал уже намечавшийся новый национальный подъем.