Однако шоанские летописцы не были самостоятельными авторами своих «всемирных историй». Подавляющее большинство всего эфиопского материала (то, что исследователи и называли «основной линией повествования») было дословно переписано с гондарских »кратких хроник». Шоанским редакторам принадлежала общая компоновка сводов и вставки, причем стоит отметить, что очень часто языком этих вставок, или интерполяций, был не книжный геэз, а разговорный амхарский. Вряд ли это свидетельствует просто о недостаточно высоком уровне традиционной образованности шоанцев: они учились в тех же знаменитых монастырских центрах столичной образованности, что и гондарцы. К тому же, не владея свободно языком геэз, нельзя было проделать и той большой редакционной работы, которая столь разительно отличает интерполированные хроники от кратких. Обращение к разговорному языку скорее свидетельствует о стремлении авторов сделать свои мысли известными и за пределами неширокого круга книжников, которые владели древним языком. Это совершенно новая черта для эфиопской литературы. В дальнейшем эта тенденция будет расширяться и углубляться.
В условиях кризиса, который переживали эфиопское государство и эфиопское общество в целом, стремление переосмыслить свою историю не могло не отразиться на эфиопской литературе. Настроения тревоги за свою родину и неуверенности в будущем побуждали летописцев прерывать повествование и прямо обращаться к читателям, поверяя им свои наболевшие мысли и чувства. Так зарождается если не публицистика, то по крайней мере потребность в таковой. До настоящей публицистики еще далеко. У нее еще нет ни своих писателей, ни читателей — грамотных горожан. Круг же читателей и церковных трактатов, и монастырских летописей пока строго ограничивается небольшим числом знатоков древнего книжного языка, т. е. не выходит за пределы образованной части духовенства. Таким образом, здесь мы имеем дело не столько с публицистикой, сколько с публицистическим звучанием некоторых произведений традиционных жанров.
Все это, однако, влияло на форму этих литературных произведений. В результате такие два жанра традиционной литературы, как богословский трактат и летопись, причудливым образом соединились в интерполированных хрониках. Здесь историческое повествование на древнем языке геэз составило канву произведения, а частые вставки на разговорном амхарском языке (будь то сокровенные пророчества, будь то предания и легенды) придавали всему произведению ту тенденциозную направленность, которая и обеспечивала новую, современную »интерпретацию истории». Так шоанские книжники, не ведая того, сделали еще один шаг на пути к созданию новой литературы — они воспользовались живым разговорным языком, хотя и в рамках старой жанровой системы.
Таким образом, первая половина XIX в. являет не только упадок эфиопской средневековой литературы. В это же время зарождаются и те пока еще редкие и мало заметные черты, из которых впоследствии сложилась новая эфиопская литература на амхарском языке. Для этого, впрочем, потребовался еще целый век развития.
*Глава пятая*
ЛИТЕРАТУРА НА ЯЗЫКЕ АФРИКААНС
Литература европейских поселенцев Южной Африки, первоначально служащих Ост-Индской кампании, обосновавшихся здесь в XVII в., создавалась при своем зарождении на языке Нидерландов того времени. Постепенно под влиянием различных диалектов, на которых говорили малограмотные в своей массе переселенцы из метрополии, т. е. «испорченного» голландского, а также родных языков других иммигрантов: французских, немецких и (с конца XVIII в.) особенно английских — голландский язык в Южной Африке значительно эволюционировал и превратился в современный африкаанс. Уже с первой половины XVIII в. африкаанс начинает фигурировать как разговорный язык, в том числе в дневниках поселенцев, в их переписке и т. д. Голландский, сохраняя авторитет литературной нормы, остается языком официальной сферы, церкви, прессы. В 1824 г. была основана первая «Нидерландская Южноафриканская газета», одним из активных авторов которой был «бурский Билдердейк», фриз Меент Борхердс, писавший лирико-дидактические стихи.
Однако уже с конца XVIII в. и особенно с 1814 г., когда нидерландские поселения были оккупированы Великобританией и началась ожесточенная борьба за превращение английского в единый государственный язык (декрет 1825 г.), делаются попытки внедрения языка африкаанс как литературного. Старейший из ныне известных литературных памятников на африкаанс — сатирическая «Песня в честь Свеллендамских и разных других героев кровавой баталии под Мейсенбергом 1795 года августа 7 дня», сочиненная неизвестным автором, вероятно, вскоре после этого события. Африкаанс представлен также отдельными вкраплениями в нидерландских текстах — диалогами в автобиографической книге фриза Теенстра «Плоды моих усердствований» (1825), в сатирической пьесе «Новый рыцарский орден, или Умеренные» (1832) француза Шарля-Этьена Бонифаса, первого редактора «Нидерландской Южноафриканской газеты». На этом языке в пьесе Бонифаса говорят комические персонажи — готтентоты. Сходным образом использован африкаанс в комической пьесе Эндрю Бейна и Джорджа Рекса «Сварливая Катье, или Жизнь среди готтентотов» (1839), где стихотворные эпизоды, написанные на смеси африкаанс и английского, чередуются с прозаическими на африкаанс. В обеих пьесах, отмеченных расистскими настроениями и направленных против представителей «белой интеллигенции», симпатизирующих чернокожим, африкаанс выступает как дополнительное средство отрицательной характеристики последних.
Со временем ироническое отношение к африкаанс в официальных литературных кругах уступает место признанию его права на существование, однако по-прежнему его рассматривают как язык низших и неграмотных слоев, среди которых официальный английский не имел хождения. Тот же Ш.-Э. Бонифас, анализируя в своей статье 1844 г. расхождения между нидерландским и африкаанс, иллюстрирует последний диалогом сельских жителей. Английский «Литературный журнал Мыса Доброй Надежды» в 1848 г. опубликовал заметку «День в Дурбане» с живым описанием конных скачек, во время которых некоторые зрители обмениваются замечаниями на африкаанс. В 1844—1850 г. издатель Луи-Анри Меран опубликовал в своей газете «Капский пограничный листок», издававшейся на нидерландском языке,
ряд очерков на темы дня и развлекательных сценок на африкаанс. Но все это были эпизодические публикации, где сам язык — африкаанс — определял снижение стиля. Лишь во второй половине XIX в. к 60-м годам, африкаанс активно проникает в публицистику, поэзию, детскую литературу.
Особняком в литературе рассматриваемого периода стоят дневники, путевые записки, воспоминания участников так называемого «Великого похода», экспансии буров на север от Каапстада, начавшейся примерно в 1834 г. в поисках «жизненного пространства» и приведшей к образованию независимых от английской короны Трансвааля и Оранжевой республики. Среди летописцев «Великого похода» выделяется Луис Трихардт («Дневник», 1836—1838) и Эразмус Смит («Дневник», 1836—1839). Как и дневники первых поселенцев, относящиеся к XVII—XVIII вв. (см. IV—V тома наст. изд.), эти записи, особенно «Дневники» Л. Трихардта, отличаются подлинностью и достоверностью человеческого документа, романтическим духом первооткрывательства, борьбы с суровой и прекрасной природой, остротой и обстоятельностью наблюдений, живой конкретностью деталей.
Перипетии «Великого похода», имена его участников стали позже объектом восхищенного внимания многих африканерских прозаиков и поэтов, хотя лишь отдельным из них удалось различить ту мрачную тень расизма, которую он бросил на всю борьбу африканеров за национальную независимость. «Великий поход» нес для местных жителей: готтентотов, бушменов и других африканских племен — ту же судьбу, что и освоение Дальнего (Дикого) Запада молодой и предприимчивой американской нацией коренному индейскому населению с той лишь разницей, что напор буров был жестче, так как их самих теснили англичане.
