С другой стороны, те же самые процессы в жизни Америки порождали протест, вызывали к жизни радикально-демократические движения разного толка, от аболиционизма до фрисойлерства, стимулировали развитие общественно-философской мысли, настойчиво искавшей пути к осуществлению идеалов, жестоко подавленных буржуазной цивилизацией.
В зрелом американском романтизме острая критика современных социальных установлений и нравов сочеталась с пафосом демократизации всех областей национальной жизни, и в особенности культуры. При этом сразу же следует оговорить, что и критический, и «конструктивный» аспекты творческой деятельности романтиков не выходили за рамки романтического миропонимания.
Романтики второго поколения пытались выяснить природу антигуманных, антидемократических тенденций в установлениях буржуазно-демократического общества и одновременно найти противоядие, выявить возможности радикальной реформы и возрождения утраченных идеалов. Отсюда очевидное смещение акцентов в художественном освоении национальной действительности. Теперь уже не величие природы и не своеобразие жизненного уклада различных частей страны приковывают к себе внимание поэтов, прозаиков, философов и публицистов. На первый план выдвигается человек, американец, пресловутый «новый Адам». В нем ищут причину всех причин, в том числе и истоки трагической трансформации демократического общества. С ним же связывают и надежды на радикальные преобразования, способные возродить дух подлинной демократии. Интерес к человеческой личности, к ее духовным возможностям, реализованным и особенно нереализованным, сделался главной движущей силой литературного развития в США середины века.
Крупнейшими явлениями в зрелом американском романтизме традиционно считают творчество Готорна, По, Мелвилла, Уитмена. Неоднократно отмечалось, что названные писатели резко отличаются друг от друга. Однако, если найти верную точку зрения, легко увидеть, что эти авторы были заняты общим делом — изучением современного американского сознания. У каждого из них была своя область преимущественного интереса: Готорна привлекали вопросы нравственного сознания, его природы, исторической эволюции и современного состояния; По был поглощен исследованием психических состояний человека; Мелвилл изучал интеллект, прорывающийся к основным универсальным законам бытия и пытающийся выяснить положение человека в иерархии систем — от микрокосма индивидуального сознания до макрокосма Вселенной; Уитмен пытался синтезировать самоощущение современника и дать ему адекватное поэтическое выражение. Сосредоточенность на индивидуальном сознании не означала утраты интереса к жизни общества в целом, к проблемам экономического, социального и даже политического характера. Отнюдь не новое уже в литературе противопоставление человека и общества приобрело в романтическом гуманизме усложненный, амбивалентный характер.
Индивидуальное сознание человека интерпретировалось как объект и жертва разрушительного воздействия со стороны действительности. Вместе с тем всякая попытка выявить источник и природу общественного зла вела романтиков к человеку, его нравственному сознанию, психологии. И тогда личность выступала уже как носитель и первопричина зла, в какой бы области оно ни проявлялось. Когда же возникал вопрос о возможности преодоления зла, о прогрессе, о реформе общества, о «революции», если угодно, романтики снова обращались к человеку, к скрытым резервам личности. Каждый из них по-своему представлял пути реорганизации национальной жизни, но любой из них мог бы согласиться с точкой зрения Генри Торо (1817—1862), полагавшего, что состояние общества и государства полностью зависит от духовного мира его граждан и что единственная революция, способная покончить со злом и осуществить подлинно демократические идеалы, — это революция индивидуального сознания. Недаром Л. Н. Толстой, с его приверженностью к идеям самоусовершенствования личности, был горячим поклонником Торо.
Главное произведение Торо — «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854) — одно из самых поэтичных небеллетристических сочинений в мировой литературе. Оно возникло на основе дневниковых записей, сделанных автором во время двухлетнего уединения на берегу Уолдена — небольшого озера неподалеку от Конкорда. То была своеобразная утопическая колония «на одного человека», цель которой, однако, состояла не в преобразовании общества и даже не в том, чтобы представить человечеству достойный подражания образец правильной жизни. Она заключалась в выработке «разумной» и «нравственной» позиции, в том, чтобы, отказавшись от общепринятой этической и социально-психологической нормы, отделить истинные ценности от ложных. «Под грязным слоем мнений, предрассудков и традиций, заблуждений и иллюзий... — писал Торо, — постараемся нащупать твердый грунт». Этот «твердый грунт» был необходимым фундаментом революции индивидуального сознания.
Здесь необходимо учитывать еще одно обстоятельство, многое проясняющее в последующей судьбе американского романтизма. Под каким бы углом зрения ни исследовались взаимоотношения личности и общества, в самом процессе исследования накапливались наблюдения и факты, несовместимые с фундаментальными принципами романтического гуманизма. Чем дальше, тем больше выявлялась невозможность объяснять резкое несоответствие между демократическим идеалом и реальной практикой буржуазной демократии особенностями индивидуального сознания личности или даже коллективного сознания отдельных социальных групп. Смутно прорисовывалась новая тревожная мысль, что истоки общественного неблагополучия органически присущи самой системе, заложены в ее краеугольных принципах, что первопричина зла не в нарушении закона, а в самом законе. Чем чаще романтики находили подтверждение этой мысли, тем ближе придвигался общий кризис романтизма. Многоликое зло, открывавшееся пытливому взору на каждом шагу, стало приобретать в глазах романтиков черты фатальности, неодолимости.
Отсюда нарастание трагического элемента в их творчестве. В то же время сомнение в справедливости концепции, позволявшей возводить закономерности бытия к закономерностям сознания, лишало романтиков всякой надежды на преобразование общества через внутреннюю революцию каждой отдельной личности. Невольно напрашивалась мысль, что зависимость между личным сознанием и общественным состоянием обратная, что именно общественное бытие определяет сознание человека. Романтики не были готовы принять эту мысль, ибо она требовала полной методологической переориентации.
Во второй половине 30-х годов XIX в. центр духовной жизни Соединенных Штатов сместился к северу, и Бостон начал играть в истории американской культуры ничуть не меньшую роль, чем Нью-Йорк или Филадельфия. Новая Англия с ее глубокими религиозными традициями, пуританским прошлым, которое все еще владело сознанием обитателей Массачусетса, Вермонта и Нью-Хэмпшира, стала генератором новых философских, социальных, политических идей, оплотом борьбы за «новую демократию», центром гуманистического движения.
В 30-е годы Новая Англия превратилась в наиболее развитую индустриальную область страны и стала во главе национального экономического прогресса. Связанные с этим перемены делали особенно ощутимыми резкие противоречия и несовершенство общественной системы, именовавшей себя «американской демократией». Действительность Новой Англии давала богатую пищу критическому уму для размышлений о судьбе человека в новых, «демократических» общественных условиях, притом размышлений не в абстрактных просветительских категориях человека вообще или народа вообще, но применительно к индивидууму определенной эпохи, для которого буржуазный вариант народовластия — часть его неутешительного социального опыта.
Духовный (и литературный) расцвет Новой Англии в 30—50-е годы был обусловлен также подготовленностью новоанглийского сознания к генерации и восприятию идеологических систем определенного типа. Речь идет о традиции, идущей из глубины XVII в., от догматов кальвинизма в их ортодоксально-пуританском воплощении к унитарианству XIX столетия. Эта традиция, вобравшая в себя многообразные сектантские и даже «еретические» модификации протестантизма, дала Америке Дж. Эдвардса, К. Мэзера, Э. Хатчинсон, У. Чаннинга (старшего). Одной из существенных особенностей этой традиции была интроспекция, сосредоточенность сознания на себе самом, на борении Добра и Зла, Бога и Дьявола, Добродетели и Порока в душе человека.
