В грузинской литературе воздействие классицизма в достаточно интенсивной форме дает о себе знать и в 20—30-е годы XIX в. Однако необходимо отметить, что уже с начала века — на фоне коренных изменений, происшедших в общественно-политической и духовной жизни страны, классицизм явно выглядит своеобразным пережитком, литературной инерцией предыдущего столетия, инерцией, настоятельная необходимость преодоления которой с течением времени сказывалась все более ощутимо.
Грузинские писатели первой половины XIX в. воздали дань и сентиментализму. Они не только переводили на грузинский язык образцы западноевропейского и русского сентиментализма, пользовавшиеся у грузинского читателя большой популярностью, но и создавали под влиянием этих образцов оригинальные сентиментальные произведения. (Таков, например, роман Д. И. Багратиони «Новый Ших», написанный под непосредственным влиянием «Новой Элоизы» Руссо и обнаруживающий родство с произведениями С. Ричардсона и Н. М. Карамзина.)
Правда, сентиментализм и классицизм для грузинской литературы оказались творчески малодейственными и в конечном счете исторически бесперспективными течениями, но, несмотря на это, сыграли позитивную роль в развитии грузинской литературы, способствовав поступательному процессу ее европеизации.
Передовым движением, оставившим неизгладимый след в развитии грузинского художественного слова, стал романтизм. Романтические настроения, навеянные потерей национальной независимости страны, наглядно проявляются уже с начала XIX в., господствующим же литературным направлением Грузии романтизм становится позднее, после антимонархического заговора 1832 г., который обозначил важнейший рубеж в грузинской политической и общественной жизни XIX в. Произошел глубокий перелом в сознании. Его роковой след остался в национальном самосознании на протяжении десятков лет.
В 1832 г. окончательно была уничтожена вера, вскормленная передовыми идеями просвещенных соотечественников, вера в разумность сущего, вызвавшая к жизни целую систему практических взглядов, представлений, рационалистических идеалов, выработанных в результате долгих поисков программы позитивного действия.
Лезгинка. Сад в окрестностях Тифлиса
Рисунок Г. Гагарина. 1840-е годы.
Не удивительно, что такой крах Разума повлек за собой сомнения в разумности универсального порядка, движущего миром. Личная судьба человека, общественное развитие, перспективы национальной жизни, вся история человечества стали представляться ареной действия слепой необходимости. А непознаваемый, иррациональный закон ее действия придавал действительности характер роковой и противоречивый. Вот те настроения, тот идейный фундамент, на котором возник грузинский романтизм XIX в.
Это была эпоха сомнений, пессимизма, болезненного ощущения безвременья и острого недовольства. Но в этой общей атмосфере отчаяния, в недрах грузинского романтизма зрело новое оружие — идея коренной переделки существующей действительности, дух непримиримого протеста; намечался новый путь действия — бескомпромиссный максимализм, который должен был оказать глубокое влияние на сознание грядущих поколений.
Важнейшее место в истории грузинского романтизма занимают Александр Чавчавадзе, Григол Орбелиани, Николоз Бараташвили и Вахтанг Орбелиани, в поэтическом творчестве которых, охватывающем весь путь развития, пройденный романтизмом в Грузии, нашли яркое отражение как идейная направленность романтического течения в грузинской литературе XIX в., так и его типологические особенности и высокие художественные возможности.
Александр Чавчавадзе (1786—1846) — фигура весьма примечательная не только в литературной, но и в общественно-политической жизни Грузии. Сын полномочного посла Картли-Кахетинского царства при Российском императорском дворе Гарсевана Чавчавадзе (на долю которого выпала честь подписания исторического дружественного Георгиевского договора между Россией и Грузией), крестник императрицы Екатерины II, А. Чавчавадзе 17-летним юношей присоединился к антицаристскому крестьянскому восстанию горцев (1804 г.), за что был арестован и сослан в Тамбов. Однако приняв во внимание заслуги его именитого отца, император вскоре помиловал молодого поэта и зачислил его в Пажеский корпус. В 1813—1814 гг. А. Чавчавадзе участвовал в отечественной войне против Наполеона. Он был адъютантом генерал-фельдмаршала Барклая-де-Толли, за проявленную в боях доблесть был награжден орденами и золотой саблей. В 1827—1828 гг. А. Чавчавадзе участвовал в русско-иранской, а затем в русско-турецкой войне и вновь проявил себя как бесстрашный воин и талантливый полководец.
После раскрытия заговора 1832 г. А. Чавчавадзе был вновь сослан в Тамбовскую губернию. Возвратившись из ссылки, он делает видную государственную карьеру.
В 30—40-х годах в доме А. Чавчавадзе собирались выдающиеся грузинские деятели, поэты, ссыльные декабристы (А. И. Одоевский, В. Ф. Раевский, А. Н. Якубович). Есть все основания предполагать, что здесь бывали также Пушкин и Лермонтов. Особенно сблизило Чавчавадзе с представителями русского передового общества родство с Грибоедовым, который был женат на его старшей дочери Нино.
В семье Александра Чавчавадзе зародилась идея нового грузинского театра. Драматический кружок, созданный под его руководством, продолжал традиции классицизма, свойственные грузинскому театру XVIII в. А. Чавчавадзе перевел на грузинский язык ряд драм Вольтера, Расина, Корнеля; переводил он также басни Лафонтена, стихотворения Гюго, Державина, Жуковского, Пушкина.
Как мыслитель А. Чавчавадзе многим обязан французскому Просвещению. Руссоистской идеей естественных прав человека навеян, в частности, его философский трактат «Человек, рассмотренный вблизи» (1804), который, по-видимому, является вольным переводом с французского. О широте исторических познаний Чавчавадзе свидетельствует его «Краткий исторический очерк положения Грузии с 1801 до 1832 г.», в котором поэт смело критикует колониальную политику русского самодержавия.
В основе поэзии А. Чавчавадзе лежит глубокая печаль, вызванная потерей Грузией национальной независимости. Этот мотив прозвучал не только в патриотических стихотворениях, в которых поэт воскрешает далекие образы былого величия своей отчизны и противопоставляет их жестокой действительности, но придает своеобразный оттенок и его интимным переживаниям. Любовная лирика поэта — «стенания его души, стенания, порожденные не безответной любовью, но более глубокими причинами. Причины эти — в судьбе Грузии» (К. Абашидзе). Правда, тоска, вызванная утратой былой славы и свободы отечества, не обратилась в творчестве поэта в начало идейных и общественных исканий широкого значения; А. Чавчавадзе не создал образов, которые своим объективным содержанием смогли бы стать вдохновляющей программой, указывающей новый исторический путь. Однако, по справедливому замечанию Ильи Чавчавадзе, именно в поэзии А. Чавчавадзе берет начало патриотический, гражданственный мотив, ставший впоследствии одним из основных мотивов всей грузинской литературы XIX в.
Идея национального освобождения в творчестве Чавчавадзе тесно связана с социальной проблематикой. Первым в грузинской поэзии прошлого века он выдвигает острые общественные вопросы, осуждая «грабителей, притеснителей, набивавших себе карманы хищничеством» (стихотворение «Горе этому миру...»). Поэт уверен в будущей победе угнетенных и обездоленных, а поработителям предвещает неминуемую гибель.
Поэтическое мышление А. Чавчавадзе (за исключением «Озера Гокча» и нескольких других — в основном поздних — стихотворений) по сути своей традиционно. И хотя в лирике поэта уже чувствуется созревание новых духовных потребностей, но по основным принципам своей поэтики он на протяжении долгого времени остается верным последователем мастеров древнегрузинской поэзии, поэтического мира, созданного в эпоху Руставели и грузинского Возрождения.
