Первые два десятилетия XVIII в. ознаменовались усилением сепаратизма и церковного раскола; после смерти Иясу I на престоле сменились четыре царя, возведенные и низложенные враждебными друг другу придворными группировками.
Власть гондарских царей фактически не простиралась в этот период далее пределов столичной области, и они даже не могли озаботиться составлением своих хроник. Авторитет царской власти был восстановлен, когда на престол вступил третий сын Иясу I — Бакаффа (1721—1730). При его дворе были возрождены и укреплены порядки и обычаи гондарских царей, в том числе и традиция придворной историографии. Она была продолжена тем же Синодой, который описал поход 1704 г. Иясу I.
Синода, несмотря на некоторую вычурность стиля, твердо придерживается сугубо исторического принципа повествования: он не только строго соблюдает хронологический порядок, не только описывает события как очевидец, но последовательно стремится сам присутствовать при всем, что собирается описывать, точно перечисляет участников событий и ссылается на них. Подобно тому, как он сам вызвался сопровождать в поход Иясу I, чтобы описать его, Синода всегда стремился безотлучно находиться и при Бакаффе, не уклоняясь от самых тяжелых и опасных походов, как это было при походе Бакаффы против возмутившихся вассалов в 1725 г.: «И сказал [царь] придворным историографам Синоде и Дмитрию: «Разве вы не уйдете в Гондар?». И ответили они: «Как можно уйти нам, ведь мы летописцы!».
Летописный историзм в XVIII в. имел уже прочные традиции в эфиопской историографии. Еще в конце XV — начале XVI в. в эфиопских монастырях появляется не только собственная агиографическая, но и собственная историческая литература. Обширное храмовое строительство в Гондаре сосредоточило в столице большое число памятников этой монастырской исторической традиции, а стремление гондарских книжников к собиранию и упорядочению своего литературного наследия привело к созданию, начиная с первой трети XVIII в., широких исторических сводов общенационального масштаба, получивших в научной литературе название «кратких хроник», но являющихся скорее эфиопскими хронографами.
Свое изложение они обычно начинают с сотворения мира и пересказа священной истории, переходя далее к аксумским временам и доводя повествование до последнего эфиопского царя, современного летописцу. Естественно, что при такой композиции эти хронографы представляли собою огромные собрания самого разнообразного и разнородного материала. Аналогичное явление мы находим и в древнерусской литературе, где, по словам Д. С. Лихачева, «главная роль принадлежала своеобразным жанрам — «ансамблям». Произведения группировались в громадные ансамбли: летописи, хронографы, четьи-минеи, патерики, прологи, разного рода палеи... Поэтому отдельные части произведения могли принадлежать к разным жанрам, а так как в Средние века художественный метод был тесно связан с жанром произведения, то произведение в отдельных своих частях могло быть написано различными художественными методами». Первый известный свод такого рода относится к царствованию Бакаффы, а следующий — уже к 1786 г., когда дэджазмач (титул, присваиваемый царским военачальникам, которые нередко одновременно являлись и наместниками (воеводами) крупных областей). Хайлю собрал многие летописи (в том числе и с древних островных монастырей озера Тана) и заказал составить огромный хронограф, по его словам, для сохранения памяти о прошедших временах. Отсюда видно, как новый историографический жанр, возникший в Гондаре, — жанр хронографа — способствовал становлению того нового исторического мышления и нового историко-литературного направления, которое можно назвать летописным историзмом и которое отчетливо проявилось также и в произведениях царской историографии.
Синода, типичный представитель этого направления, не сразу получил должность придворного историографа Бакаффы, хроника которого делится на три отдельные части: первая — двадцать шесть глав, написанных Синодой до получения этой должности, вторая — двадцать седьмая глава, которую Синода успел завершить до своей смерти, и третья — последние четырнадцать глав, написанных уже сыном Синоды, Кэнфа Микаэлем. Синода, видимо, начал писать хронику Бакаффы по собственному почину, подобно тому, как он взялся за продолжение хроники его отца, Иясу I, так как в это время должность придворного историографа занимал некий Вальда Хаварьят, настоятель церкви Рафаила. Подобную несообразность можно понять, если вспомнить слова Джеймса Брюса, который писал, что произведения царского историографа тщательно просматривались при дворе, отчего эта должность нередко оказывалась небезопасной, и зачастую придворные историографы старались уклониться от ее исполнения.
Подобная царская цензура, разумеется, исключала объективность при изображении личности царя. Впрочем, такая объективность не характерна и не обязательна для летописного историзма как направления. Обязательным здесь является строгое соблюдение хронологического принципа повествования, точность в датах и местах действия, ссылки на очевидцев и желательность личного присутствия летописца при событиях, им описываемых. Всем этим требованиям Синода вполне удовлетворяет. Более того, в случаях заимствования он точно сообщает его источник, что вообще для эфиопской историографии не характерно. Личность же Бакаффы изображается исключительно с положительной стороны с обычными в таких случаях преувеличениями: его восшествие на престол предрекается ему чуть не с рождения, его достоинствами восхищаются не только двор и духовенство, но «даже язычники» (явный намек на племена оромо, чьей помощью он широко пользовался), его противники оказываются либо подстрекаемы дьяволом, либо вынуждены выступать против него помимо своей воли. Одновременно тщательно замалчиваются все события, умаляющие престиж царской власти, о котором так заботился Бакаффа. О бурном периоде смут, потрясшем Эфиопию между царствованиями Бакаффы и его отца, Иясу I, упоминается вскользь. Ничего не говорится и о трагическом конце Иясу I, хотя сын Синоды, Кэнфа Микаэль, упоминает в продолжении хроники Бакаффы, что отец его кроме «книги истории» написал также и «книгу грамматики», а также псалмы в честь государя Иясу, «нового мученика».
Кэнфа Микаэль, продолжая хронику Бакаффы, придерживается тех же принципов изложения, что и его отец, хотя явно уступает ему в литературной даровитости. Повествование Кэнфа Микаэля заканчивается 1727 г., т. е. за три с половиной года до кончины Бакаффы. Сразу же после его смерти начались обычные придворные распри. Тем не менее царская власть в Гондаре осталась достаточно прочной, что позволило двум следующим царям, сыну Бакаффы Иясу II (1730—1755) и Иоасу I (1755—1769), распорядиться о составлении собственных хроник.
Эти хроники дошли до нас, объединенные в общий свод, охватывающий хронологический период от рождения Иясу II до смерти Иоаса I. Несмотря на единство стиля и языка, видно, что они писались в разное время и составлялись разными способами. Хроника Иясу II явно возникла при жизни этого царя и была задумана как история правления Иясу II и его матери — царицы Ментевваб. Установить имя летописца пока не представляется возможным, однако очевидно, что он был если не по официальной своей должности, то по крайней мере фактически придворным историографом, и его произведение можно рассматривать как дальнейшее развитие тенденций летописного историзма.
Хроника Иясу II начинается родословием эфиопских царей, от библейских царя Соломона и царицы Савской до Бакаффы, после чего дается также генеалогия царицы Ментевваб и излагаются многочисленные и пространные пророчества о том, «как бог многократно и многообразно говорил отцам нашим о царстве Иясу и царстве Ментевваб». Первое пророчество принадлежит знаменитой Валлатта-Петрос, яростной поборнице национальной веры, противнице царя Сисинния, насаждавшего католичество, весьма близко стоявшей к основателю гондарской династии — царю Василиду (1632—1667). Гонимая «нечестивым царем» Сисиннием, она пророчествует предкам царицы Ментевваб, что «родится от дочери его дочери царь, который упасет народ и которым благословятся все народы земли».
