В литературе первой половины столетия значительную роль продолжали играть средневековые каноны. Но процесс некоторого обновления уже ощущался. Особенно наглядно он прослеживается в драматургии — наиболее развитой части непальской литературы. Если в XVII в. раджбарана (посвящения королю), произносимые в прологе пьес, были традиционными панегириками правителям, то в пьесах XVIII в., даже в драмах, авторство которых приписывается радже Бхупатиндре Малле (1697—1722), — «Рыдание Видьи», «Махабхарата», — к давно примелькавшимся обращениям «потомок рода Рамы», «рода Рагху», «превосходящий всех предшественников своими добродетелями» автор считал себя обязанным добавить «раджа мудрый и добрый, потому и здравствуют при нем люди». Если раньше авторы, воспевая красоту родного края, нагромождали гору эпитетов и завершали восхваление традиционным «красив, как рай», то теперь пояснялось: такое-то место подобно раю, потому что в нем хорошо живется народу. Скажем, в драме Дханпати (годы жизни неизвестны) «Любовные игры Мадхава» хвала родной стране завершается словами: «Нет в мире места красивей Бхактапура с его храмами, где обитает богиня Таледжу, с его дворцами, где живет король Ранджит Малла. Бхактапур подобен раю, дом каждого царского подданного там ломится от добра».
В первой половине XVIII в. приобретает известность драма «Гопичандра», приписываемая радже Джитамитре Малле (1682—1696). Эта первая в Непале пьеса на исторический сюжет интересна так называемой народной сценой: толпа крестьян приходит к махарадже с жалобой на жестокость его стражников. Драма «Гопичандра» — первая пьеса о реальной исторической личности (ее герой — бенаресский раджа Гопичандра, живший в XVII в.) — оставила значительный след в непальской литературе, положив начало жанру исторической драмы.
Во второй половине XVIII в. процесс обновления затрагивает и поэзию. Наряду с традиционными гимнами (стути) и эротическими стихами появляются произведения, обращенные к «земному», — иными словами, в поэзии начинается поворот от традиционно высокого к обыденному. Не только драматургия, но и непальская поэзия XVIII в. обращается к историческим личностям, в частности к правителям Притхвинараяну Шаху и его наследникам, которые воплощали в ту эпоху идеал «доброго и справедливого правителя». Это характерно и для впервые появившейся лирической поэзии, и для особых «гимнов воинству» (канро).
Гимны канро возникли на основе бытовавших в непальском фольклоре песен-заклинаний, от которых и получили свое название. В то время они были своеобразным продолжением жанра стути, восходящего к буддийским гимнам гейя. От народных песен-заклинаний, функциональное назначение которых состояло в придании силы оружию, гимны воинству восприняли их призывный характер. Канро, как правило, зовут к борьбе за объединение непальских княжеств под знаменем правителей, в данном случае Шахов. Так, призывая людей к выполнению воинского долга в своем известном канро в честь Притхвинараяна, Сувандадас, наиболее одаренный автор, представляющий эту традицию, советует «приготовить вкусное блюдо, принеся из Пальмы — пряности, из Танахуна — рис, из Биркота — бобы...». При этом перечисляются все княжества, которые еще предстояло объединить в состав Непальского государства.
От стути канро восприняли и функциональную роль жанра (панегирик), и многоступенчатую форму — каждому суперлативному эпитету отводилось определенное место. В пышности сопоставлений канро значительно уступают стути, но превосходят их в четкости ритма, который поддерживается обращениями в рефренах, близких по смыслу к русскому: «Давайте-ка!»
Канро обязаны стути и своей композицией, в частности от стути идет заключительный стих — слово об авторе, который взял на себя смелость сочинить данный гимн. В традиционных стути автор гиперболически заявлял о мнимой ничтожности своей персоны, для того чтобы подчеркнуть величие своего божественного повелителя. В канро же автор повествует о реальных бедствиях — голоде, бедности, но отнюдь не с целью подчеркнуть свое ничтожество, а для того, чтобы сказать: при славном радже, в честь которого я сложил гимн, все изменится к лучшему. Так, в упоминавшемся выше канро Сувандадас пишет:
Телом я был одинок,
страданьем богат,
но богатством худ.
Голод был вечно при мне,
а работа всегда сторонилась меня.
Слухи о славном радже дошли до меня и спасенье мое в почитаньи его.
Лирическая поэзия, ярким представителем которой был Гумани Пант (годы жизни неизвестны), родившийся в Альмоде (ныне территория Республики Индии), отразила те же закономерности литературного развития. У Гумани бытовые реалии заменили традиционное нанизывание изысканных сравнений, призванных передать красоту возлюбленной или величие монарха, переводя поэзию в совершенно иной семантический ряд:
Лепешка из грубой, непросеянной муки,
Жидкая чечевичная похлебка без соли,
Гнилые овощи, не сдобренные маслом, —
Вот о чем мечтает в будни
Бедный брахман по имени Гангабал.
Гумани не писал канро, однако свои лирические стихи обычно заканчивал своеобразным восхвалением:
О Шива, день за днем тащим мы на себе тяжесть казны.
Даже волос на головах людей, и то не осталось.
И все же никто не покидает страны —
Так славен раджа гуркхов — вот слово Гумани.
Помимо светской поэзии, в XVIII в. в Непале продолжает развиваться религиозная поэзия сантов, объединенных в секту джосмани. Среди поэтов джосмани особенно известен Шашидхар (род. в 1747 г.) и его последователи — Мокшамандал и Премдил, оба видные чиновники при дворе Притхвинараяна. Они все писали на так называемом садхукари (языке святых), грамматика которого ближе всего к грамматическому строю кхари-боли, а лексика представляет собой своеобразную смесь слов из авадхи, браджа и непали. Санты создали традиционные стути, в которых воплощены проповедуемые последователями секты идеи религиозного реформаторства, захватывавшие и общественную сферу. В частности, Шашидхар, которого часто называют непальским Кабиром, от имени всех последователей секты выступал не только против многобожия, идолопоклонства, но и против кастовой системы, ограничения прав женщин (последние требования облекались в форму проповеди равенства всех верующих перед богом). Шашидхар написал в стихах трактат о религиозно-философской основе учения джосмани «Волна радости истинного познания» и наставление по аскетизму «Одеяние аскета».
Среди поэтов-сайтов весьма интересна фигура Ранбахадура Шаха (1767—1865), внука Притхвинараяна Шаха. Будучи учеником основателя секты джосмани Шашидхара, Ранбахадур стал видным проповедником этого религиозного учения и принял священное имя Свами Нирванананда, а подданные, у которых он пользовался большой популярностью, называли его обычно Свами Махараджа (Святой Махараджа).
До нас дошли только два стути этого поэта, посвященные святому Горакхнатху и богине Калике. Написанные в традиционной манере, эти гимны интересны тем, что их создатель просит благословения не себе лично, а своей стране — Непалу. Поскольку в этих двух произведениях встречается имя Ранбахадура, а не Свами Нирванананда, можно предполагать, что они созданы до того, как их автор стал последователем секты джосмани. Учение джосмани, ставшее государственной религией в правление Ранбахадура, при его преемниках сохранило равные права с ортодоксальными ветвями буддизма и индуизма. В общественной сфере это сказывалось в том, что в Непале кастовые ограничения не были столь категоричны, как, например, в соседней Индии. В литературной же сфере благодаря статусу джосмани продолжала процветать поэзия сантов, особенно интенсивно развивавшаяся в XIX в. Отголоски ее встречаются и в наши дни.
*Глава третья*
СИНГАЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ЛАНКА)
В XVIII в. значительная часть Ланки по-прежнему была колонией Нидерландов. Независимость сохранило единственное сингальское государство — Кандийское, наиболее удаленное от побережья и расположенное в труднодоступных горных районах. Здесь, в Канди, родилось движение за возрождение буддийской учености, определившее духовную жизнь сингальского общества XVIII в. Оно возникло как противодействие христианству и как форма выражения самосознания. Это движение связано с именем крупного ученого — буддиста Вяливиты Сарананкары (1698—1778).
