Идея романского происхождения румынского народа и его языка, а в связи с этим их права на собственное национальное развитие получают в конце XVIII в. дальнейшее развитие в работах представителей так называемой Трансильванской (Ардяльской), или Латинской, школы. Это Самуил Мику-Кляйн (1745—1808), Георге Шинкай (1754—1816), Петру Майор (ок. 1761—1821), авторы многочисленных и разнообразных трудов — в частности, «Краткого исторического описания происхождения и развития дако-романской нации» (1778, С. Мику), «Элементы дако-романского языка, называемого валашским» (1780, С. Мику и Г. Шинкай), «Хроника румын и других народов», над которой Шинкай работал более тридцати лет (опубликована после его смерти). Сюда же относятся «История о начале румын в Дакии» (1812) П. Майора и его «Разговор о начале румынского языка между племянником и дядей» (1819), а также «Словарь, изданный в Буде» (1825), многолетний труд ученого.
Но задача развития литературного языка требовала и теоретического осмысления. В связи с этим появляются различные грамматики. Одной из первых была грамматика Димитрия Евстатьевича, взявшего за образец грамматику Мелетия Смотрицкого. Эта же грамматика была и первым трактатом о стихосложении. Попытки версификаторства, встречающиеся в «Иероглифической истории» Д. Кантемира, получили свое развитие в рифмованных хрониках, но поэзия как жанр начала складываться только во второй половине XVIII в. под воздействием, в частности, новогреческой анакреонтической поэзии.
Анонимные авторы рифмованных хроник не пытались создавать летописей, дающих обзор событий за длительное время. Стихотворные хроники были посвящены, как правило, лишь одному событию. Мечта об освобождении от турецкого ига отражалась в стихотворных произведениях о русско-турецких войнах и русских полководцах. Такова частично сохранившаяся хроника с условным названием «Румянцев в сражении между русскими и турками» и другая — «Слово в стихах о крепости Хотине». В иных хрониках за основу бралась судьба, вернее сказать, трагический конец какого-либо исторического лица. Таковы «Песня Штефану и Константину воеводе, когда император им отрубил голову»; «История Иордаке Ставераке...»; «Стихи на смерть господаря Григоре Гики...»; «Стихи на гибель убиенного Манолаки Богдана, великого ворника, и Иоана Кузы, бывшего великого спэтара, которых порешил царский гнев и господарский меч в правление его величества Константина Димитрия Морузи воеводы в лето 1778, августа восемнадцатого дня». И наконец, «Песнь после успокоения пресветлейшего князя Григория Александровича Потемкина Таврического, великого гетмана и всеобщего архистратига, различных орденов кавалера, свершившегося в октябре месяце пятого дня в полдень лета 1791».
В этих хрониках главенствует двуединая патриотически-гуманистическая тема, воспевается выдающаяся личность. Это воспевание сохраняет еще вид обрядового плача по усопшему. Переходя от религиозного мышления к светскому, литература не могла сразу порвать с традицией религиозных легенд и житий, a потому выбирала не канонический вариант жития, а апокрифический, ведущий начало от языческого, не истребленного в народном сознании плача-причитания по покойнику или от героической гайдуцкой баллады. Если характеристики исторических деятелей в «Летописи»
Иона Некулче являются лишь сопутствующим событиям элементом, то в стихотворной хронике героизация личности становится главной целью.
Стихотворная хроника утверждала и субъективное отношение к личности. Тем самым стихотворная хроника подводила к лирической поэзии, зачинатели которой — Енэкицэ Вэкэреску (1740—1797) и его сын, Алеку Вэкэреску (1767—1799). Из немногочисленных стихотворений Енэкицэ Вэкэреску выделяются два, которые говорят, что поэт точно и ответственно понимал свои задачи и задачи последующих поколений. Первое гласит: «Муза, прошу: дай сил на мои реченья. /Скажи, как начать? как раскрыть мне мое мышленье?». И второе: «Потомки мои, на века//Наследие вам завещаю://Рост румынского языка//И честь родного края!»
И Енэкицэ и Алеку Вэкэреску были авторами элегических стихотворений, основоположниками лирики, утверждавшей право человека на чувство. В их стихах как бы довершается тот моральный портрет идеального человека, который начал набрасывать Д. Кантемир и продолжал рисовать Некулче. Поэзия как бы доказывает, что человек, помимо гражданских добродетелей, должен обладать и чувствительным сердцем. На протяжении XVIII в. идет упорный процесс становления национального самосознания, который заключается прежде всего в том, что деятели культуры освобождаются от религиозных догм и преодолевают давление иноземной культуры. Этот период является и началом становления современного национального литературного языка.
*Глава пятая*
БОЛГАРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
В развитии болгарской литературы XVIII век занимает особое место. В историко-литературном отношении он интересен тем, что тенденции средневековой литературы, еще чрезвычайно сильные, традиция дамаскинов, характерная для предыдущего столетия, несут в себе значительные элементы новизны. В то же время в литературе, во всем настрое пробуждающейся общественной мысли ощущаются зачатки болгарского национального возрождения, — как и в других странах, это возрождение проявилось в обращении к собственным культурным традициям, которые были ослаблены и прерваны иноземными захватчиками.
Османская империя и в XVIII в. вела неудачные войны с Австрией, Россией, Персией и другими государствами. Подвластные ей народы — в том числе и болгары — несли тяжелое бремя военных расходов. В Болгарии все более росло влияние России, получившей в 70-е годы XVIII в. право покровительства всему христианскому населению Порты. Успехи русского оружия, материальная и моральная поддержка из России, растущие культурные связи болгарского и русского народов еще больше укрепляли веру болгар в «дедушку Ивана» — в его освободительную миссию. Восходящие еще к XVI в. связи ряда болгарских монастырей с Россией продолжали развиваться как в XVII, так и в XVIII в. На русскую землю монахи шли за помощью и милостыней. Возвращаясь, они приносили все больше печатных книг канонического и светского содержания, были проводниками идеи братства с русским народом.
Центрами просветительской деятельности продолжали оставаться прежде всего монастыри, среди которых особенно выделяются Рильский, Драгалевский, Плаковский, Преображенский, Зографский и Хилендарский на Афоне — Святой горе и др. Рос уровень грамотности как в селах, так и в городах. Умножалось число переписчиков, переводчиков, грамматиков, из среды которых выходили «дамаскинари» — знатоки дамаскинской книжности, авторы-составители как дамаскинов, так и других сборников.
Такая литературная форма, как сборники смешанного содержания и дамаскины, продолжала процветать и в болгарской литературе первой половины XVIII в. Дамаскины (первоначально переводы сборника проповедей «Сокровище» греческого писателя XVI в. Дамаскина Студита, дополненные затем другими авторами) были своеобразным, очень распространенным на болгарской территории явлением, имевшим двухвековую традицию. Они не только многократно и в различном объеме переводились и переписывались, но с течением времени все больше и больше обновляли свое содержание. В XVII в. состав дамаскинов претерпел такие изменения, что они почти перестали отличаться от появлявшихся в течение этого столетия сборников смешанного содержания. Общими отличительными чертами таких сборников стали демократизм, тематическое разнообразие и доступность, народный, понятный, близкий к разговорной речи язык.
К XVIII в. относятся Врачанский дамаскин,
Свиштовский, Эленский, дамаскины Теофана, иерея Пунчо, Романский и др. История не сохранила имена многих дамаскинарей, но некоторые из них, жившие в XVIII в., известны науке. Это Иосиф Брадатый, работавший в Рильском монастыре между 1740—1757 гг., священники Пунчо, Тодор Врачанский, Никифор из Арбанаси, Теофан Рильский, иеромонах Роман.
