Литмир - Электронная Библиотека

К концу XVIII в. первые веяния национального возрождения были ознаменованы появлением исторических сочинений, которые отражали рост национального самосознания и попытки с патриотических позиций осмыслить роль словаков в истории венгерского государства. К числу таких сочинений относятся прежде всего «История словацкого народа, о королевстве и королях славянских, об общественных и церковных отношениях как старого, так и нового века словаков» (1780) Юрая Папанека и «Древнейшее положение Великой Моравы и первый приход и нападение венгров на нее» (1784) Юрая Скленара (последнее несет на себе заметную печать беллетризации).

Лучшее произведение словацкой литературы XVIII в. — «Пастушеская школа — житница нравов...» (1775) Гуголина Гавловича (1712—1787) — осталось в рукописи и напечатано было лишь много позже. Сюжетные мотивы Ветхого Завета, которыми открывается каждая из двадцати двух песен сочинения, служат Гавловичу поводом для размышлений о современной жизни словацких крестьян и пастухов, для создания своеобразных притч и сатирических обличений. Нравоучительная тенденция выливается в критику социального неравенства и феодального гнета, в осуждение панов и глубокое сочувствие крестьянству, чей труд в представлении Гавловича — основа всей жизни. С позиций нравственного закона автор порицает и осмеивает родовую спесь и алчность шляхты, рисует картины непосильного труда голодающих крестьян. Поэма, использующая некоторые мотивы античной и ренессансной поэзии, в то же время впитала фольклорную мудрость. Ее слог часто заставляет вспоминать народные пословицы и поговорки. Стихийно-рационалистическая тенденция, хотя и непоследовательная, стремление опереться на собственные наблюдения («вещь всегда познается нами из опыта») делают Гавловича предшественником словацкого просветительства. В рукописи остался и осуществленный в Словакии в 1778 г. перевод «Приключений Телемака» Ф. Фенелона.

В конце века в атмосфере оживления национальной жизни предпринимаются попытки создания словацкого национального языка. Первая из них принадлежит Йозефу Игнацу Байзе (1755—1836), который написал также авантюрный роман «Юноши Рене приключения и испытания» с критическими зарисовками социальных отношений в Словакии. Более цельной и продуманной была система письменного словацкого языка, предложенная Антоном Бернолаком (1762—1813). На этом языке возникла даже литература, хотя впоследствии он вышел из употребления. Современный словацкий письменный язык, в основу которого было положено среднесловацкое наречие (Бернолак отправлялся от западнословацкого), был создан в 40-х годах XIX в.

Сподвижником Бернолака был и самый радикальный словацкий просветитель — Юрай Фандли (1750—1811), испытавший влияние французского Просвещения и выступавший с идеями, навеянными йозефинистскими реформами. Острой критикой феодальных отношений, имущественного неравенства, национального неравноправия и особенно церкви отличалось его публицистическое сочинение «Доверительная беседа монаха с дьяволом...», приобретающее местами сатирическую окраску. Оно прозвучало резким обвинением корыстного духовенства, которое живет по́том и кровью крестьянства.

Другие писатели, особенно евангелики, продолжали пользоваться чешским языком. Со школой Пухмайера были связаны близкие ей по духу Юрай Палкович (1769—1850), автор поэтического сборника «Муза словацких гор» (1801), и Богуслав Таблиц (1769—1832), который издал в 1806—1812 гг. четыре книги «Поэзии и записок». Творчество их содействовало становлению светской лирики, разработке литературной техники. Поэзия обоими рассматривалась как средство морального и национального воспитания; при этом носителем добродетелей был для них простой народ. Оды Б. Таблица одухотворяла идея славянского единства. Эта идея поддерживала веру словаков в собственное будущее.

*Глава третья*

ВЕНГЕРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

БАРОККО И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Почти до 70-х годов XVIII в. в венгерской литературе еще живут традиции барокко. Но его классический, «героический», по выражению венгерских историков литературы, период уже позади.

С одной стороны, во многом еще барочная по мироощущению и способу выражения венгерская литература утрачивает трагически окрашенную, но беззаветную освободительно-патриотическую патетику, «героику» (которой отмечено, например, творчество Зрини). В начале XVIII в. терпит поражение антигабсбургская война (1703—1711) Ференца Ракоци II, увенчавшая многолетнее дворянско-демократическое повстанческое движение, которое питало своими настроениями литературу наравне с антиоттоманской борьбой. С другой стороны, углубившийся интерес к личности, к ее внутренней жизни все больше выходил за рамки стоическо-фаталистической обреченности, обретал рациональные опоры в человеке и действительности, предвосхищая либо прямо отражая нравственно-эстетическую философию Просвещения, знаменуя сближение с ней.

Своеобразным памятником отгремевшей борьбе с Габсбургами, расцветшим при Ракоци надеждам и заветом потомкам были прозаические произведения первой половины века. Это обладающие прямыми литературными достоинствами и новыми художественными особенностями воспоминания, письма, заметки, прокламации видных деятелей антигабсбургского движения, в том числе самого Ракоци, который восемь лет был венгерским — и просвещенным притом — государем отвоеванных у Австрии земель. Писались они часто уже в изгнании и представляют собой плод горестных и вместе трезво-аналитических размышлений над уроками прошлого и настоящего. Не скованные какими-либо вынужденными политическими ограничениями или религиозно-метафизической традицией, авторы их — отчасти благодаря соприкосновению с передовыми идеями за рубежом — подчас очень критичны по отношению к тем или иным каноническим общественным установлениям (прежде всего к габсбургскому абсолютизму) и сугубо конкретны в изложении фактов, событий и переживаний, смысл, внутренние пружины и оправдание которых ищут в них самих: в разумных выводах из противоречиво-разнообразного человеческого, исторического опыта.

Ференцу Ракоци (1676—1735) принадлежат два таких сочинения, внутренне связанных и дополняющих друг друга: «Исповедь грешника» (на лат. яз., 1716—1719) и «Воспоминания» (на фр. яз.; писались в 1717, изд. в 1739 г.). В первом описание собственной жизни чередуется с покаянно-религиозными рассуждениями, «исповедью». Проникнута она пафосом внутреннего самоочищения и самовоспитания, созвучным этике янсенизма, приверженцем которого Ракоци стал во Франции. Глубокой неудовлетворенностью собой, но и не менее глубоким нравственным чувством, поисками положительного содержания жизни «Исповедь» отклоняется от присущего барокко фаталистического противопоставления греховно-мирскому потусторонне-совершенного, что, по стопам блаженного Августина, первоначально ставил своей целью автор.

«Воспоминания» по характеру, стилю и назначению — произведение другого рода. Здесь господствует не самоанализ — автора волнуют не собственные слабости, искушения и ложные шаги. Книга его сжато, но красочно, часто с публицистическим блеском освещает объективный ход освободительной войны 1703—1711 гг., ее движущие силы, политические перипетии и противоречия. Беспощадно обвиняются в ней произвол, грубый деспотизм и вероломство австрийского двора, раболепие перед ним католического клира, особенно «покорных слуг своих австрийских начальников» — иезуитов (которые всячески мешали Ракоци ввести, в частности, свободу вероисповедания на отвоеванных территориях). С не меньшей ясностью зрения характеризует Ракоци недостатки — взаимную зависть, своекорыстие, внутреннюю неустойчивость — собственных генералов-магнатов (в сословном эгоизме аристократов он вообще справедливо видит одну из главнейших причин поражения). Трезвостью социального анализа, четким рисунком общественных отношений Ракоци напоминает, но значительно превосходит таких светски образованных литераторов—мыслителей прошлого, XVII в., как Апацаи-Чери или Бетлен. Вместе с тем острое чувство справедливости, интерес к моральным пружинам человеческих действий объединяли его мемуары с «Исповедью».

170
{"b":"204322","o":1}