Новые веяния вначале проникали в португальскую литературу лишь в теоретической форме.
Деятельность крупнейшего португальского просветителя Луиса Антонио Вернея (1713—1792) проходила главным образом в Италии, где он вначале учился, затем служил в португальском посольстве, затем, осужденный и потерявший имущество, жил в изгнании. Сохранились письма Вернея, в которых он смело и резко нападает на инквизицию, осуждая пытки, аутодафе, процессы по обвинению в иудаизме, отрицает божественное право монархов, именуя королей простыми управителями, которые должны лишаться своего поста, если не обеспечили прогресса и процветания народа. Главный философский труд Вернея — трактат «Истинный метод познания» (1746), где он опровергает метафизику и схоластику и ратует за научное экспериментальное знание. Опираясь на учение Локка, Верней освобождает философию от всякой связи с религиозными догмами: «Философия — это наука о вещах, имеющихся в этом мире, и о наших действиях...» — и побуждает ее к непредвзятому, не ограниченному заранее заданной системой накоплению знаний об окружающем мире.
В нескольких главах — «письмах» — этого трактата Верней развертывает свои эстетические и литературные взгляды. Он выступает пылким сторонником рационализма. Критерием художественности является для него верность природе, разумность: «Никакой образ не может быть прекрасен, если он не истинен и не основан на природе вещей». От поэта требуется прежде всего здравый смысл, критическое суждение. Верней отвергает метафоры, символы, даже мифологические образы. Поэзия должна прежде всего убеждать и потому отличаться ясностью, упорядоченностью («то, что не имеет смысла в прозе, не будет иметь его и в поэзии»). Рационалистическая сухость эстетики Вернея вызвала впоследствии протест со стороны другого португальского теоретика классицизма, Франсиско Жозе Фрейре, более известного под именем Лузитанского Кандида. В своем «Поэтическом искусстве, или Правилах истинной поэзии» (1748) он несколько смягчает воинствующий рационализм Вернея, признавая, что поэзии необходимы также «страсть», «энтузиазм», которые трогали бы души читателей. Но и для него основа художественного образа — правдоподобие, подражание природе. Чтобы быть прекрасным, образ нуждается в проверке и утверждении разумом. Поэтому фантазия художника должна соблюдать порядок вещей, наличествующий в природе. Учиться подражать природе надо у древних поэтов, достигших непревзойденного совершенства.
Трактаты Вернея и Лузитанского Кандида, полемика, развернувшаяся вокруг португальского перевода «Сида» Корнеля (1747), свидетельствуют, что классицизм уже завоевал последователей среди португальских литераторов.
В 1756 г. было создано литературное общество «Лузитанская Аркадия» (по образцу итальянской Аркадии), ставшее ареной сражения за победу «здорового» (т. е. классицистического) вкуса над «темным», «трудным» стилем барокко. Эстетика португальской Аркадии изложена в нескольких «диссертациях», читавшихся на заседаниях общества его теоретиками: Лузитанским Кандидом, Антонио Динишем Круз-и-Силвой, Коррейей Гарсаном. Опираясь на античные поэтики (Лузитанский Кандид перевел «Поэтику» Горация) и на теории Буало, Фонтенеля, Муратори, Лусана, они требовали от поэзии возвращения к природе и к здравому смыслу, благородной простоты, ясности и соблюдения правил. Подражание древним считалось лучшим и вернейшим путем достижения идеала красоты. Пасторальная поэзия, по их мнению, дает наибольшие возможности для выражения простых и естественных чувств, хотя и требует от поэта соблюдения условностей, своего рода буколического маскарада. Эта эстетика — своеобразное соединение классицистических норм и пасторальной традиции — была претворена в оригинальный поэтический мир бразильскими последователями Аркадии. Португальские же поэты аркадской школы: Антонио Диниш Круз-и-Силва (1731—1799), Педро Антонио Коррейя Гарсан (1724—1772) — культивировали все жанры античной поэзии (оды, идиллии, элегии, эклоги и т. д.), оставаясь при этом эпигонами классицизма. Более интересна сатирическая поэзия Николау Толентино (1740—1811), владевшего легким стихом, смело вводившего прозаизмы в поэтическую речь и выбиравшего в качестве объектов сатирического осмеяния пороки современного быта.
Трагичной была судьба Мануэля Барбозы ди Бокажи (1765—1805), одного из крупнейших португальских поэтов. Бегство из дома в надежде стать моряком, военная служба в дальних восточных колониях, измена возлюбленной в его отсутствие... Бокажи вернулся в Лиссабон в разгар контрнаступления реакции. Вольнодумная муза Бокажи вызвала недовольство властей. В стихах, распространявшихся в списках, он восхвалял Французскую революцию, взывал к Свободе: «Приди и сбрось жестокий деспотизм, что нас пожирает!» Бокажи был арестован в 1797 г. когда собирался бежать в Бразилию. Вмешательство друзей спасло его от казни: государственное преступление было переквалифицировано в преступление против веры, и после заключения в подземельях инквизиции поэт был сослан в монастырь. Незадолго до смерти он вернулся оттуда сломленным и больным.
В лирике Бокажи сталкиваются разные стилевые потоки: пылкая чувственность, заставлявшая критиков называть его «португальским Парни», идилличность Аркадии и вместе с тем изощренная словесная выразительность (анафоры, антитезы и пр.), гиперболизм, свойственные барокко. Многочисленные сатирические послания и эпиграммы отличались резкостью, бесившей литераторов-современников. Нападал Бокажи на бездарное эпигонство, подхалимство, ханжество.
Бокажи часто подражал сонетам Камоэнса, стремясь к благородной сдержанности и возвышенной интонации стиха. Вообще тема близости и к Камоэнсу, выраставшая из действительного сходства некоторых биографических обстоятельств, была главной для Бокажи. Это настойчивое самосозидание, «подгонка» своего человеческого и поэтического облика под идеал, не столько напоминает требуемое классицизмом подражание великому образцу, сколько романтическое сотворение личности и судьбы. В Бокажи чувствуется уже новая поэтическая индивидуальность: такие мотивы, как страх смерти, которая уничтожит его личность, мрачный нигилизм, совершенно неожиданны для португальской поэзии XVIII в. Идущие, по-видимому, от Э. Юнга, «ночные мысли» нередки в его стихах: «Сердце мое хочет упиться ужасом!» — восклицает поэт в одном из сонетов. Во время таких полуснов-полубдений, запечатленных в стихе, поэта «окружают призраки тоски», «природа кажется онемевшей или мертвой», он «забывает о счастье, которое знал в жизни» и думает, что «ужас всеобщ, что мир — только это».
Именно эти мотивы привлекали впоследствии к его стихам внимание поэтов XX в. Бокажи предстает как поэт предромантического склада, предтеча португальского романтизма.
РАЗДЕЛ II.
-=ЛИТЕРАТУРЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ=-
ВВЕДЕНИЕ (Россиянов О.К.)
Литературы стран Центральной и Юго-Восточной Европы — польская, венгерская, чешская, словацкая, хорватская, сербская, словенская, болгарская, молдаво-валашская, греческая, албанская — очень несхожи по степени, уровню своего развития и по его темпам. Достаточно сравнить Польшу, в которой благодаря непрерывности культурных традиций бурно развивается литературная жизнь, и Словакию, где только начинает складываться национальная письменность. В Венгрии XVIII в. налицо уже довольно богатая литература, которая прочно входит затем в национальную классику; в Болгарии же или Словении художественная литература как таковая даже еще не успевает возникнуть.
Различны были сами общественно-культурные условия существования этих литератур. Одни (литература вольного южнославянского города Дубровника, польская до конца XVIII в.) пользовались преимуществами государственной независимости, национальной самостоятельности. Нормальный рост других был нарушен, задержан иноземным завоеванием и владычеством Габсбургов, Порты оттоманской. С трудом возрождалась национальная письменность онемечиваемой Чехии. В противоположность блещущему свежей и разнообразной литературой польскому Просвещению, чешское и словацкое носило еще, за небольшими исключениями, «дохудожественный», учено-филологический характер.
