Кардинал де Рец был самым опасным и упорным из противников Мазарини и королевского двора в годы Фронды и отличался своим стремлением в борьбе с абсолютистской монархией всерьез опереться на стихийное сопротивление народных масс. Еще в юности будущий кардинал проявил блестящее литературное дарование и острый политический ум, написав «Историю заговора графа Ж. Л. де Фиески» (это произведение, впервые напечатанное в 1665 г., было впоследствии использовано Шиллером в качестве одного из основных источников во время работы над посвященной этому сюжету трагедией). «Мемуары» же свои Рец создал уже на склоне лет (согласно новейшему исследованию А. Бертьера, в 1675—1677 гг., однако вопрос о точной датировке «Мемуаров» все еще остается спорным), когда, вынужденный пойти на примирение с королевской властью, сложив с себя сан архиепископа Парижского, он вернулся из многолетнего изгнания и жил в уединении, перебирая в памяти и осмысляя события бурного прошлого.
В «Мемуарах» Реца органически сливаются элементы пестрой и живой хроники, глубокого исторического исследования и увлекательного художественного повествования. Со страниц «Мемуаров» встает яркий и впечатляющий образ их автора. Подобно героям Корнеля, молодой Рец, натура гордая и страстная, мечтал превыше всего о славе. Однако честолюбие, веру в свою избранность и готовность достичь намеченной цели посредством любых авантюр он соединял с проницательностью и убежденностью в наличии объективных исторических закономерностей, в существовании некоего подобия «социальной механики». Суждения о Реце как о политике беспринципном, как о демагоге и интригане, преследовавшем будто бы только узкоэгоистические, своекорыстные цели, ошибочны. Его «Мемуары» свидетельствуют и о том, что он имел весьма отчетливое представление об острых противоречиях, раздиравших абсолютистскую Францию XVII столетия, что он искренне сочувствовал вольнолюбивым общественным устремлениям и отвергал тиранию. Рец, единственный из мемуаристов Фронды, понимал, что этот кризис отнюдь не был вереницей отдельных заговоров, частных политических комбинаций и сделок, что его подспудной движущей силой было мощное социальное движение общественных низов. Именно понимание этого важнейшего обстоятельства и придает размах и весомость суждениям Реца-историка.
Глубокие прозрения свойственны не только Рецу-политику и Рецу-историку, но и Рецу-психологу. Проницательно и метко раскрывает он сокровенные мотивы поведения своих соратников по Фронде. Но Рец не склонен идеализировать и щадить и самого себя. Он не скрывает своих просчетов, противоречий и слабостей. Реца интересуют и факты, и идеи, и человеческие индивидуальности. Общеизвестно мастерство Реца-портретиста. Он умеет не только рассказывать и анализировать, но и изображать. Сжатые, но очень рельефные характеристики, которые он дает отдельным выдающимся историческим деятелям — своим современникам (особенно примечательны «портреты» Ришелье,
Мазарини, Ларошфуко), стали «хрестоматийными». Свои психологические наблюдения Рец нередко обобщает в форме афоризмов и сентенций, не уступающих с точки зрения беспощадной точности и отшлифованности «Максимам» Ларошфуко. Вообще стиль «Мемуаров» Реца примечателен. В нем воплотились стремление освободиться от условности риторических канонов, тяготение к дышащей энергией целеустремленности и к простоте в выражении мыслей.
Не меньшую роль во французской культуре XVII в., чем мемуары, играет эпистолярное искусство. Перепиской в эту эпоху занимаются все сколько-нибудь примечательные личности — политические деятели, военачальники, светские дамы, ученые, литераторы. Светские люди и литераторы предназначают свои письма для публичного чтения и широкой циркуляции. Именно благодаря им переписка в первую очередь и становится эпистолярным искусством в настоящем смысле слова. Литераторы (например, Гез де Бальзак, Шаплен) насыщают переписку элементами художественной критики или публицистики. В руках представителей высшего общества эпистолярное искусство становится письменным выражением высокоразвитого в этой среде мастерства светской беседы.
Эпистолярное искусство во Франции XVII в. проходит несколько этапов развития. Наиболее показательными фигурами для этих этапов являются Гез де Бальзак, Вуатюр и де Севинье. Письма Бальзака — это «риторическая» стадия в эволюции классицистической прозы, когда торжественная приподнятость слога, его благозвучность, насыщенность стилистическими фигурами и гармоническая соразмерность играют еще во многом самодовлеющую роль. В письмах Вуатюра на первый план выдвигаются барочные поиски неожиданных и изощренных эффектов. В переписке Севинье классицистическая проза становится исключительно прозрачным и гибким средством выражения мыслей и чувств автора.
Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье (1626—1696), принадлежала к высшим аристократическим кругам своего времени. Переписка, которую она вела начиная с конца 40-х годов XVII в. и до последних лет своей жизни насчитывает около полутора тысяч писем. Корреспонденты маркизы де Севинье были очень различны. Среди них преобладают, однако, лица, находившиеся в оппозиции ко двору и политике, проводимой королевским правительством. Маркиза не была поклонницей Людовика XIV. Она скорее была склонна симпатизировать кардиналу Рецу и целому ряду других бывших фрондеров, она сочувствовала Пор-Роялю и преследуемым властями янсенистам. Центральное место в переписке Севинье занимают письма, которые она регулярно в течение многих лет направляла своей дочери. В этих письмах Севинье не только рассказывает о себе, не только обсуждает проблемы, касающиеся семейной жизни дочери, но и подробнейшим образом информирует последнюю о наиболее злободневных политических событиях, о придворных и столичных новостях, о примечательных новинках в области литературы и искусства. Переписка Севинье рисует очень широкую панораму общественной и духовной жизни дворянской Франции второй половины XVII в. Перед нами предстают парадные аспекты этой жизни — торжественные церемонии, празднества, охота, приемы в Версальском дворце — и ее более заурядные, а иногда и просто теневые стороны. Севинье характеризует быт бретонского дворянства, экономические затруднения, с которыми ему приходилось сталкиваться. Важным историческим свидетельством являются письма Севинье, в которых она говорит о восстании измученных непосильными тяготами бретонских крестьян в 1675 г. и о жестокой расправе над ними. Из писем Севинье мы узнаем о реакции, которую вызывали в среде провинциального дворянства (из соображений экономических маркиза нередко предпочитала жить вдали от столицы, в своих поместьях) военные мероприятия Людовика XIV, успехи и неудачи французских армий, о политической подоплеке нашумевших процессов этих лет. Некоторые письма Севинье, внимательно следившей за литературной жизнью, бывшей страстной поклонницей Корнеля и Лафонтена, представляют собой развернутые и тонкие критические эссе.
Конечно, письма Севинье сочинялись в расчете на чтение и обсуждение в салоне. Отсюда — логическая выверенность и взвешенность их композиции, подчеркнутое изящество слога. Это не значит, однако, что в письмах Севинье мы не найдем задушевных, интимных признаний, попыток более непосредственного раскрытия автором своего внутреннего мира. Отличает Севинье и тонкое чувство природы, дар, которым обладали лишь очень немногие из ее современников. Наконец, следует отметить изобразительное мастерство писательницы. Она умеет сделать зримым, наглядно ощутимым то, о чем стремится рассказать в своих письмах. Эта особенность художественной манеры Севинье давала повод некоторым историкам литературы говорить о чертах «импрессионистичности», присущей стилю писательницы.
Характеризуя развитие французской прозы 60—70-х годов XVII в., следует упомянуть и о подъеме, переживаемом церковным красноречием (именно в это время зенита своей славы в качестве проповедника достигает Боссюэ, в эти же годы приобретают известность такие религиозные ораторы, как Бурдалу, Флешье, а несколько позднее Массильон). С одной стороны, это следствие тех интенсивных попыток добиться осуществления «католического возрождения», заключительные, но мощные вспышки которых столь характерны для истории последних десятилетий царствования Людовика XIV. С другой стороны, именно в это время религиозное красноречие усваивает уроки классицистической эстетики.
