В пяти сатирических новеллах-сновидениях («Сновидение страшного суда», «Сновидение ада», «Одержимый альгуасил», «Мир наизнанку», «Сновидение смерти») в фантастической форме воспроизводятся реальные ситуации, свидетельствующие о неизлечимой болезни, поразившей все звенья испанской общественной структуры. Сочувствие Кеведо вызывает лишь народ, страдающий от корыстолюбия, лихоимства, бесцеремонной наглости, просвещенного невежества, лицемерного обмана власть имущих. Народ достаточно инертный, терпеливый и от этого еще более несчастный. «Сновидения» — великолепный пример «идеологичности», «идейности» формы: общественный хаос, кризис сознания, неверие в разум, отсутствие веры, девальвация человеческих ценностей — все это находит отражение в хаотичности синтаксиса, в соединении несоединимых слов-понятий, в затемнении смысла слова, в грубой, нескромной лексике, в произвольном переосмыслении привычных понятий. Эти приемы не только создают внешнюю, барочную по своей природе стилевую оболочку, но и становятся внутренним структурным элементом самого содержания. Здесь стиль накрепко спаивается с восприятием, отражением и осмыслением действительности. Однако у Кеведо нет культа формы. Его консептизм рождается не от изощренного аристократизма, а от преувеличенной веры в могущество слова, которое будто бы само по себе может вскрыть потаенный смысл мира вещей. Гонгора и особенно его эпигоны облекают в новую форму старые ренессансные темы и сюжеты. Кеведо налагает словесную сетку на вновь открытую XVII в. действительность. Консептизм Кеведо — это не поза и не бегство в мир чистого искусства, а производное от эмоционального восприятия мозаично-беспорядочной картины жизни.
К «Сновидениям» примыкают другие сатирические памфлеты, варьирующие основную тему и мотивы этого произведения («Рассуждение о всех дьяволах», 1628; «Час воздаяния, или Разумная фортуна», 1636). «Час воздаяния, или Разумная фортуна», часто включаемая в «Сновидения», по жанру и идейной направленности может быть названа «философской повестью», предвосхитившей повести Вольтера.
Демократическая направленность и реалистические тенденции творчества Кеведо проявились в романе «История жизни пройдохи по имени дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников» (краткое название ”El Buscón“ — «Пройдоха»), который был написан в 1606—1609 гг., а опубликован в 1626 г. Первое издание (сарагосское) было весьма несовершенным, как и ряд последующих. С 1646 г. к ошибкам, неточностям и пробелам, вызванным недосмотром издателей, прибавились более существенные искажения, возникшие в результате пристрастного «досмотра» инквизиторской цензуры. Только в 1917 г. известный испанист Р. Фульше-Дельбоск сумел выпустить критическое издание «Истории жизни пройдохи», содержащее восстановленный текст оригинала.
Пикаро — это не жанровая выдумка, а социальный тип, пришедший в литературу из жизни. Принцип реалистической заданности, обусловленности героя средой и обстоятельствами предполагает изменение типовых черт пикаро в зависимости от новой среды и новых обстоятельств.
Паблос — это плут, порождение действительности Испании, вступающей в новый век. Он существует как бы вне классов, общественных групп и прослоек. Это предоставляет герою свободу перемещения не только в географическом, но и в социальном пространстве, а писателю — возможность подробно, в самых различных вариантах изучить связь между «свободным» пикаро и средой, состоящей сплошь из пройдох разных рангов, вплоть до самых высокопоставленных, которых автор переставляет в любом порядке, создавая неожиданные сочетания и комбинации.
Такое нарочитое нарушение социальной стратификации не было новинкой. Еще Сервантес в повести «Ринконете и Кортадильо» показал, что воровская братия заслуживает не более резкого осуждения, чем шайка тунеядцев-дворян. Язвительный сарказм этой удручающей печальной повести состоит в том, что воровской мирок Мониподьо выведен в ней в некоторых отношениях даже лучше устроенным, чем так называемое «добропорядочное» общество. В воровском цехе царит дух товарищества и взаимопомощи, каждый член братства «честно» выполняет свои обязанности, у каждого твердые, хотя и превратные представления о сословной чести, справедливости и «профессиональном» долге. Кеведо в отличие от Сервантеса не конструирует социальных идиллий даже в «перевернутом» виде, ибо никаких идеальных моделей общественного устройства, по его мнению, не существует. Раннереалистическая жажда фактов удовлетворяется за счет использования объектов и явлений, извлеченных из самых низин жизни. Прежние эстетические запреты оказываются снятыми.
Сила романа не в утверждении, а в отрицании. «Роман Кеведо, — пишет К. Н. Державин, — книга горькой правды о жизни своего времени, о гримасах и язвах, обнаруживших себя на фоне внешнего великолепия той монархии, в границах которой не заходило солнце». «История жизни пройдохи» своей критической направленностью связана с сатирическим творчеством Кеведо в целом и является одним из значительных памятников обличительной прозы не только в испанской, но и в мировой литературе.
Особый род прозаических произведений Кеведо, о котором почти не упоминается в литературных обзорах, составляют многочисленные (свыше двухсот) письма, отражающие различные этапы творчества писателя (период создания «Истории жизни пройдохи», «Сновидений», знаменитых сонетов, назидательных стихотворений, благочестивейших богословских трактатов и «еретических» памфлетов), подробности литературных полемик, перипетии политической деятельности и превратности личной судьбы. Это философские письма, письма-эссе, письма-трактаты, начиненные ученой премудростью, проникнутые проповедническим пафосом, морализирующие, серьезные, шутливые, едкие. Принадлежащее перу Кеведо «Письмо Христианнейшему королю Людовику XIII» — один из первых (если не первый) европейских образцов «открытого письма».
Хотя плутовской роман уходит своими корнями в восточную новеллу, в Испании он получил оригинальное развитие и превратился в своего рода эталон европейской плутовской повести и романа. Именно этапы испанской «novela picaresca» вычерчивают траекторию развития этого жанра от народных фольклорных источников, автобиографического повествования архипресвитера из Иты Хуана Руиса (1283—1353) в «Книге о благой любви», от анонимной повести середины XVI в. «Жизнь Ласарильо с Тормеса» до серии плутовских повестей и романов XVII в.
Небольшая повесть «Жизнь Ласарильо с Тормеса», представляющая собой «натуральный» рассказ героя (или антигероя), слуги многих господ, о своих мытарствах и злоключениях, кажется, даже не претендует на выдумку (invención) и по своему идейному настроению и стилевой тональности, более или менее благополучной концовке, мотивам сострадания, по примерам малых благородных поступков принадлежит гуманистическому XVI в. Однако сатирическая направленность повести, элементы затейливого острословия, простодушного цинизма, а главное — отбор жизненного материала (он сам по себе дает повод для пессимистического взгляда на жизнь) явились той основой, на которой гипертрофически развиты пикарескные приметы жанра в барочной литературе XVII в.
В известном смысле плутовской роман и повесть начала XVII столетия в лучших своих образцах («Ринконете и Кортадильо» Сервантеса, «Гусман де Альфараче» Матео Алемана, «Повесть о жизни оруженосца Маркоса Обрегон» Висенте Мартинеса Эспинеля) занимают промежуточное положение между «классической» повестью о Ласарильо и явно барочными по своим стилистическим приметам модификациями этого жанра у Кеведо и его ученика Луиса Велеса де Гевары. Разумеется, в произведениях Матео Алемана и Висенте Мартинеса Эспинеля мы замечаем и отказ от сжатости, и нагнетание хаотичности, и пристрастие к нравоучениям, и пессимистические черты мировоззрения, но в них нет ни намеренной двусмысленности, ни терзающих слух и душу невозможных совмещений слов и реалий, ни нарочитой, «идеологической» зашифрованности стиля.
Появление и развитие плутовского жанра ознаменовали приход в литературу «низового» героя, что вызвало, в свою очередь, большой интерес к novela picaresca у «низового» читателя. Массовый читатель определял в какой-то степени и общедоступный языковой стандарт. Черты замысловатости, вычурности, неестественности, которые можно заметить в «Плутовке Хустине» (1605) Франсиско Лопеса де Уведы или в диалогизированной повести «Алонсо, слуга многих господ» (1624—1626) Херонимо де Алькала Яньеса и Риверы (1563—1632), объясняются скорее недостатком мастерства и вкуса авторов, чем сознательной установкой на «темный стиль» консептизма.
