Она вбирала в себя противоречивые чувства и мысли уроженцев Нового Света, пытавшихся понять свое место в мире, свое историческое предназначение. Поэзия запечатлевала пышность, великолепие фасада колониального общества и передавала душевное смятение людей, живущих за этим фасадом. В ней звучали патриотическая гордость и еще неясные критические ноты. Такие стилистические особенности поэзии барокко, как экспрессивность, контрастность, повышенная метафоричность, орнаментальность, восходили отнюдь не только к стилевым особенностям европейского барокко, но и к чертам индейского образного мышления.

Отметим как одну из тенденций, характерных для литературы того века, настойчивое желание вводить в испанский язык слова и понятия местного происхождения, так называемые американизмы. Эти лингвистические новшества отражали основную тенденцию развития литературы испанской Америки как художественного воплощения собственного мира, они в определенном смысле перекликались с языковыми экспериментами Гонгоры, вводившего в испанский стих слова из других языков.

Популярность завоевало в Новом Свете творчество крупнейшего поэта испанского барокко Луиса де Гонгора и Арготе. Одним из самых глубоких истолкователей поэзии Гонгоры — не только в Латинской Америке, но и во всем испанском мире — стал образованный индеец-кечуа из Перу Хуан Эспиноса Медрано по прозвищу Лунарехо. Опубликованная им в 1662 г. «Апология в честь Гонгоры» содержит ряд тонких наблюдений, не утративших ценности до нашего времени.

Эстетику гонгоризма Хуан Эспиноса Медрано интерпретировал как представитель индейской художественной культуры в Латинской Америке XVII в. Всеобщее увлечение стихами Гонгоры, вызвавшее к жизни громадное количество произведений, написанных в манере «великого кордовца», не может быть сведено, как это не раз делалось, к простому эпигонству, хотя, разумеется, примеров простого подражательства было немало. Для наиболее талантливых и самостоятельных учеников Гонгоры на американской земле особенное значение приобрели такие черты его творчества, как сочетание высокой и народной традиции, смелое обращение к истокам народной образности, применение форм иноязычной поэзии. Вдохновленное поисками новых средств выражения, его творчество оказалось в высшей степени близким поэтам Америки, искавшим собственный путь. Уроки Гонгоры не прошли бесследно в целом для испано-американской поэзии; память о них сохранилась и тогда, когда гонгоризм отошел в прошлое. И далеко не случайно, что первым, кто вновь возродит интерес к поэзии Гонгоры, станет уже в конце XIX в. великий реформатор всей поэзии испанского языка, уроженец Латинской Америки Рубен Дарио.

Литература колоний развивалась на громадной территории, отличавшейся исключительным разнообразием условий — природных, этнических, общественных. В условиях относительно стабилизировавшейся социальной системы протекала далеко не везде устоявшаяся и вовсе не единообразная жизнь, ставившая перед писателями самые различные задачи в зависимости от того, где они находились.

Если в таких вице-королевствах, как Новая Испания, Перу, Бразилия с их сравнительно упорядоченным укладом, литература уже подошла к художественному освоению действительности, начало которому было положено в предшествующие века, то на окраинах колониальных владений, где продолжалась война с незамиренными индейцами (провинции Ла Платы, Чили) либо постоянно сохранялась угроза иностранного вторжения (Антильские острова), писателям все еще приходилось решать задачи предыдущего, «героического» периода: завоевательный (или оборонительный) пафос соединялся в их произведениях с пафосом открытия нового, неизведанного мира.

Наибольшего развития в XVII в. получила литература Новой Испании. Первым значительным произведением литературы Новой Испании XVII в. была поэма Бернардо де Вальбуэны (1561—1627) «Величие Мексики» (1604). Появившееся на заре новой литературной эпохи, это произведение представляло собой как бы переходный период от исторически-документальных хроник к художественному воспроизведению действительности. «Величие Мексики», которую Менендес и Пелайо назвал «первой истинно американской поэмой», была написана испанцем и священнослужителем. В течение многих лет он жил в Новой Испании, занимая различные посты церковной иерархии. Креольский патриотизм, которым проникнута поэма Вальбуэны, в ту пору, на начальном этапе XVII в., был еще совместим с духовной принадлежностью двум родинам — американской и испанской.

Пространное и тщательное описание цветущей столицы Новой Испании делает «Величие Мексики» своеобразной «поэтической топографией», «поэтической летописью» города. Но одновременно поэма Вальбуэны — интересное и вполне самостоятельное явление поэзии XVII в. на испанском языке.

Изображение «великолепной» Мексики — ее природы, фауны, истории, архитектуры, улиц, жителей разных национальностей и профессий — облеклось в форму классицистического стиха. Поэма состоит из девяти песен, написанных строгими терцетами, которым предпослана начальная октава — своего рода поэтическое оглавление. Каждая из строк октавы точно определяет предмет, которому будет посвящена соответствующая песня. Строгость «геометрической» композиции поэмы сочеталась при этом с невиданной дотоле пышностью слова, чрезмерностью красок. Здесь впервые возникает словесная ветвистость, характерная для стиля барокко. Перенасыщенность деталями поэмы «Величие Мексики» напоминала орнаментальное богатство барочной архитектуры, которая в ту пору еще только зарождалась в Мексике. Известный ученый и писатель Мексики Альфонсо Рейес имел основание заявить, что Бернардо де Вальбуэна «предвосхитил стиль чурригереско».

Но поэма Вальбуэны — это не только достоверное описание столицы Мексики; не удовлетворяясь ролью «поэта-летописца» быта и жизни блестящего города, автор дает волю и своим лирическим излияниям, он выражает чувство восхищения богатством земли, растений, но еще более восхищается поэт всем тем, что создано руками человека — изделиями ремесла, архитектурой, искусством. Индивидуальность автора сказалась в поэме и в том, как противопоставляет он богатство культурной жизни столицы жалкому прозябанию в провинции.

Мигель де Эррера.

Портрет Хуаны Инес де ла Крус.1732 г.

Если Бернардо де Вальбуэна стоит в преддверии эпохи барокко, то с именем другого, еще более выдающегося поэта — Хуаны Инес де ла Крус (1651—1695) связаны ее кульминация и завершение.

Феноменально одаренный ребенок, Хуана Инес де ла Крус в три года научилась читать, в шесть — сочинять стихи, а в четырнадцать лет предстала при дворе вице-короля как чудо красоты, ума и таланта. Слава ее достигла апогея, когда в шестнадцать лет на публичном экзамене, в присутствии десятка ученых мужей Новой Испании, она одержала блестящую победу. Вскоре отказавшись от жизни в свете и предстоящего замужества, Хуана уходит в монастырь.

«Сочинительство для меня — не пустая прихоть, а потребность души, дарованная свыше... Я ли не молила господа загасить во мне огонь разума, поелику, как полагают многие, женщине разум ненадобен и даже вреден. Но господь не внял моим мольбам и тогда замыслила я похоронить себя, свое имя и вместе с ним и свой разум в обители» (Здесь и далее произведения Хуаны Инес де ла Крус даются в переводах И. Чежеговой).

Замкнувшись в келье, молодая монахиня стала заниматься поэзией и науками. Но характер ее стихов, слишком свободных и земных, ее научные занятия, которые основывались на эмпирических наблюдениях, а также ее самостоятельные теологические размышления («Ответ падре Виейре») не соответствовали господствовавшим догмам религиозной схоластики. Выражая недовольство церковных властей, епископ Пуэблы рекомендовал знаменитой монахине отказаться от мирских дел, подписав свое послание именем сестры Филотеи. На это последовал «Ответ поэтессы достославной сестре Филотеи» (1691), в котором Хуана Инес де ла Крус защищала право женщин на занятие науками и поэзией.