«Повесть о Марфе и Марии» в сюжетной своей основе — типичное сказание о перенесении святыни из Царьграда на Русь, но этот сюжет вставлен в раму бытовых отношений. Перед читателем проходят местнические споры мужей обеих сестер, бытовая обстановка длинного путешествия, погони за чудесными старцами и т. д.

Так же, как и в «Повести о Марфе и Марии», в «Повести о Ульянии Осоргиной» идеализируется «средний человек», вполне «бытовая личность». Все просто и обыкновенно в судьбе Ульянии Осоргиной. Но она тем не менее «святая», и ее житие оканчивается описанием ее посмертных чудес, тоже вполне бытовых и совсем невидных.

Ульяния — внешне ничем не примечательная женщина: она родилась в семье служилого человека, как и все в те времена, она выходит замуж очень рано — в шестнадцать лет; муж ее — также обычный служилый человек. Ульяния рожает ему детей, ведет все «домовное строение» с помощью многочисленной челяди. Ее окружает семья — муж, свекор, свекровь, дети. Ей не только не удается осуществить своего заветного желания постричься в монахини, но порой у нее нет даже возможности посещать церковь. Идеализация ее образа идет своими путями, далекими от прежних житийных трафаретов. Ульяния идеализируется в своих хозяйственных распоряжениях, в своих отношениях к слугам, которых она никогда не называла уменьшительными именами, не заставляла подавать себе воды для умывания рук или развязывать свои сапоги, а всегда была к ним милостива и заботлива, наказывая их «со смирением и кротостию». Она идеализирована и в своих отношениях к родителям мужа, которым она кротко подчинялась. Она слушает и своего мужа, хотя он запрещает ей идти в монастырь. Свекор и свекровь передали ей в конце концов ведение всего хозяйства, увидев ее «добротою исполнену и разумну». И это несмотря на то, что она потихоньку обманывала их, правда с благочестивыми намерениями. Не обходится в доме и без крупных конфликтов: один из слуг убивает ее старшего сына.

Прядение и «пяличное дело» равняются в ее житии подвигам благочестия. Ночная работа приравнивается к ночной молитве: «Точно в прядивном и в пяличном деле прилежание велие имяше и не угасаша свеща ея вся нощи».

Соединение церковного идеала со светским бытом не могло быть, однако, прочным. Рачительная хозяйка, Ульяния не только отказывается от мысли о пострижении — у нее попросту нет времени ходить в церковь, чем заслуживает порицание своего приходского священника. Последний вынужден напомнить ей о ее долге прихожанки и для вящей убедительности подкрепляет свои увещания рассказом о чуде: ему якобы был голос от иконы Богородицы: «Шед, рцы милостивой Ульянеи: что в церковь не ходит на молитву?..» Таким образом, Ульяния оказывается святой в своем хозяйственном служении домочадцам и тем, кто приходил в ее дом. Соединение церковной идеализации с бытом неизбежно вело к разрушению идеализации. Церковные идеалы вступали в противоречие с бытом. Быт был многообразен, а идеалы однообразны, и приспособление одного к другому вело к усложнению и разложению церковной идеализации.

Однако при всех внутренних противоречиях образ Ульянии Осоргиной был ярок и привлекателен. По-видимому, это объяснялось именно теми бытовыми подробностями, которые придали ему особенную убедительность.

«Повесть о Ульянии Осоргиной» очень типична для процесса секуляризации литературы и снижения литературных сюжетов.

В дальнейшем, впрочем, вторжение быта в литературу шло и другими путями.

Наиболее значительная и значимая черта русской литературы XVII в. — сознание ценности человеческой личности самой по себе, со всеми дурными и хорошими чертами ее характера. Человек ценен своей личной инициативой, самим своим существованием, индивидуальными чертами своей личности. Сознание ценности человеческой личности развивается, однако, вслед за осознанием значения народа в исторических событиях. В повестях о завоевании Сибири атаманом Ермаком, об Азовском осадном сидении казаков и в других произведениях XVII в. народные массы по собственной инициативе присоединяют к Русскому государству города и области, сами их обороняют, проявляя беззаветную храбрость и мужество.

Повести о завоевании Сибири Ермаком, известные в науке под названием «Сибирские летописи», представляют собой литературно обработанные воспоминания самих казаков — участников похода или их потомков. Повести эти начинались с «Написания», которое было составлено казаками в 1623 г. и оказалось в руках у составителя первой Сибирской летописи в 1620-х годах при сибирском архиепископе Киприане. Однако последующие официальные повествователи (а их было несколько) не могли полностью устранить основной тенденции казачьего «Написания»: казаки во главе с Ермаком по собственной инициативе завоевали Сибирь, силой вынудили Строгановых снабдить их всем необходимым и добровольно отдали Сибирь Русскому государству. Последующие повествователи — составители Есиповской и Строгановской летописи — расцветили первоначально простые рассказы пышной фразеологией и народную идеализацию Ермака изменили в церковном духе.

В 1637 г. отряд донских казаков захватил турецкую крепость Азов и затем оборонял ее с отчаянной храбростью от огромного турецкого войска.

Первая повесть об этих событиях названа исследователями «Исторической повестью об Азове». Повесть по преимуществу рассказывает о событиях. Характерно, что в ней нет единого героя, нет предводителя войска. Герой повести — все Войско Донское.

Во второй повести, получившей название «Поэтическая повесть об Азовском осадном сидении казаков», еще больше подчеркнуто отсутствие индивидуального героя. В ней говорится о казаках, об их доблести, удали, стойкости. Она раскрывает перед читателем не только их подвиги, не только повествует о событиях обороны Азова, но и описывает внутренние переживания казаков — их чувства, думы и надежды.

Как предполагает ее исследователь А. Н. Робинсон, повесть написана есаулом Федором Порошиным, который в составе казачьей «станицы» приехал из Азова в Москву, чтобы просить принять Азов «в вотчину» московского государя и оказать им немедленную помощь. Целью его повести было убедить участников Земского собора 1642 г. удовлетворить ходатайства казаков. Но, несмотря на такую узкую задачу, повесть приобрела широкое распространение благодаря своим незаурядным литературным достоинствам. Демократическая по своим тенденциям, она оказалась демократической и по своей форме. В ней чувствуется влияние народных песен, народной разговорной речи. Ее высокий патриотизм не риторичен, а лиричен и задушевен. Автор повести поднимается до острого трагизма, когда описывает безнадежную веру казаков в победу и их верность России.

В последнем бою за Азов казаки прощаются с белым светом: «Простите нас, леса темные и дубравы зеленые. Простите нас, поля чистые и тихие заводи. Простите нас, море синее и реки быстрые. Прости нас, море Черное, прости нас, государь наш тихий Дон Иванович, уже нам по тебе, атаману нашему, с грозным войском не ездить, дикова зверя в чистом поле не стреливать, в тихом Доне Ивановиче рыбы не лавливать».

Оба цикла повестей — сибирские и азовские — отходят от традиционных жанров. Это повести, не только по-новому трактующие историческую тему, но и по-новому ведущие рассказ, сплошь да рядом отходящие от литературных приемов воинских повестей и черпающие новые художественные средства из фольклора и деловых документов.

Литература не только пишет о народе — сам народ, демократическая среда, начинает создавать свою литературу. Создателями этой литературы были простые крестьяне, ремесленники, мелкое духовенство.

К числу лучших произведений демократической литературы принадлежат «Повесть о Ерше Ершовиче», описывающая под видом тяжбы между ершом и лещом — жителями Ростовского озера — земельные тяжбы XVII в., «Повесть о Шемякином суде», изобличающая взяточничество судей, «Азбука о голом и небогатом человеке», рассказывающая о злоключениях бедного москвича-посадского, «Калязинская челобитная», дающая представление о пьянстве в монастырях, и многие другие.