От постоянных мыслей о Фессалонике, а возможно, и от голода у Никиты стала кружиться голова. Но он не мог никуда уйти от свалившегося на него загадочного сокровища. Никита лёг на скрипучую деревянную кровать, застланную грубым шерстяным одеялом, заложил руки под голову и закрыл глаза. Тотчас перед ними поплыли все события последних двух дней: Патриаршая библиотека, триклиний во дворце, старый скевофилакий, ворота и улицы Города, Эгнатиева дорога, келья Геронтия…

— Та-а-а-к… а что там говорил старец о Епифании? «На дух не выносил иконоборцев, как и все студиты». Значит, Епифаний был студитом. Но опять же, при чём здесь Фессалоника? Ага, брат преподобного Феодора Иосиф был митрополитом Фессалоникийским. Тогда Епифаний мог передать свиток, например, ему, когда патриарх Никифор был низвержен, а в Городе оставлять рукопись было бы слишком опасно…

Хитросплетённые пути пропавшей рукописи окончательно запутали мысли Никиты. Словно змеи, копошились они в его голове, то высовываясь из каких-то нор, то сплетаясь в клубок, то кусая себя за хвост. «Надо идти в Фессалонику, надо добраться до Фессалоники» — с этой мыслью Никита провалился в глубокий сон.

Ни назавтра, ни через день выдвинуться из Перинфа не удавалось. Всю землю накрыл непроглядный ливень, словно небеса гневались на человеческие грехи. Вода сплошным потоком катилась по мостовым, превратившимся в подобия ручьёв. В маленькой гостинице оказалось всего человек пять постояльцев, включая Никиту и его попутчиков — кроме рыжего великана, который вопреки всем уговорам поспешил к больной матери.

Несмотря на ливень, кое-какие новости из Города до Перинфа всё же доходили. Так, пришло известие, что патриархом стал синкелл Евфимий. На удивлённый вопрос Никиты, как же столь священнолепный, скромный и богобоязненный муж пошёл навстречу беззаконному царю, принёсший эту весть монах ответил так:

— Говорят, что принял Евфимий патриаршество по божественному откровению, ведь император задумал издать мерзостный закон, что может муж иметь три или даже четыре жены, и многие учёные мужи содействовали ему в этом.

— Ох уж эти учёные мужи! — сокрушался Никита. — Столкнут они когда-нибудь наш мир в преисподнюю бездну!

Целые дни проводил он за чтением Епифаниевых рукописей. Он знал их уже почти наизусть. Житие, написанное монахом, оказалось не таким уж и дурным, как показалось сначала. Конечно, оно было лишено литературного изящества, зато переполнено упоминаниями проповедей, чудес и странствий апостола, среди которых, увы, не находилось места только несчастному Хараксу.

Никита даже пытался складывать воедино мелкие обрывки папируса, но ничего путного из этого не получалось, хотя однажды ему и удалось составить целую фразу:

«Иисус сказал Андрею: «Подойди ближе ко мне, Андрей: твоё имя — огонь; благословен ты среди людей»».

Ничего подобного в Новом Завете, конечно, не было, а упоминания об огненности Андрея уже не раз встречались Никите, и он никак не мог понять, откуда оно могло взяться, разве что приходили ему на ум похожие на пламя волосы апостола, как его изображали на иконах. И не о том ли самом говорилось и в других деяниях, где Христос менял апостолам имена? Но почему Андрей всё равно остался Андреем? Были бы два брата-апостола — Пётр и Пир…

Время отбивало свой сумасшедший ритм каплями дождя, падавшими на подоконник. Никакого просвета за окном видно не было, и, уставший не столько от бесконечного чтения, сколько от бесцельности своего сидения, Никита лёг на кровать. Его знобило. Надо было бы идти вниз, в залу, к камину, погреться, но одна мысль о том, что надо будет принимать участие в общей беседе и беззаботно шутить с мужиками, вызвала новый приступ дрожи. Левая рука безвольно свесилась вниз, коснувшись холодного кирпичного пола. Не было сил даже поднять её, и Никита поймал себя на том, что пытается спрятать её под кровать от пронизывающего всё холода. Но и там царила застаревшая сырость.

Вдруг рука нащупала что-то мягкое и одновременно как будто твёрдое. Вначале Никите показалось, что он уже бредит или, хуже того, что наткнулся на какую-нибудь дохлую крысу, которые в изобилии встречаются в таких дырах, но потом он усмехнулся, сообразив, что это его собственный мешок, заброшенный им под кровать ещё позавчера. Изловчившись, Никита схватился озябшими пальцами за лямку и вытащил его наружу.

Твёрдым же оказался ларец, замотанный в шерстяной плащ и запрятанный внутрь мешка. Не вставая с кровати, Никита достал ларец, открыл его, внимательно посмотрел внутрь, но не увидел там ничего, кроме складок на сукне, которым было обито дно. Их рисунок напоминал песчаные гребни у моря, куда мальчиком Никита иногда выбирался со старшими товарищами. Погладив их, он захлопнул крышку. Ларец лежал у него на груди и давил на неё страшной тяжестью, намного большей, чем вес деревянного ящика, пусть и с железной оковкой.

Медленно, не поднимая головы, Никита оглядел ларец с боков, словно ища какого-нибудь хитро запрятанного выдвижного ящичка. Сейчас ларец показался ему подозрительно толстым по сравнению с неглубоким дном — неужели у него такое толстенное днище? Повертев ларец в руках и ничего не найдя, Никита снова опустил его на пол и, силой воли заставив себя подняться, сел за стол и начал снова перебирать листки.

Но ни глаза, ни пальцы не хотели слушаться его. И тут внезапно сквозь дробь дождя и шум крови в висках он услыхал голос почти угасающего разума. Дошедшего до грани отчаяния Никиту вдруг осенило: он вскочил, схватил ларец, открыл его, постучал по дну пальцем, и оно ответило ему гулким эхом — ну, конечно, под ним был тайник! И теперь ничто уже не удерживало Никиту от взлома.

Он быстро, словно не было мгновение назад никакого бессилия, сбежал вниз и попросил у толстяка-хозяина нож; постояльцы всё сидели и шумно балагурили за столом, на котором ароматно дымилась обжаренная в специях баранья нога. Но Никита лишь сглотнул слюну и поднялся обратно. Он срезал сукно, воткнул лезвие в щель, поднажал, так что доска стала понемногу поддаваться, пока вдруг с треском не вылетела наружу, ударив Никиту по лбу. Потерев ссадину, Никита заглянул внутрь.

Там лежало всего два предмета: маленький матерчатый мешочек и кожаный футляр в виде продолговатого цилиндра. «Мешочек наверняка с золотом — потом пригодится», — решил Никита и взялся за футляр-пиргиск. В нём действительно лежал свиток, папирусный, причём с такой же пурпурной пергаменной биркой, какие бывают в Патриаршей библиотеке. Затаив дыхание, Никита стал осторожно разворачивать хрупкий свиток.

И вдруг его осенило во второй раз. Ни в какой не в Фессалонике свиток — он здесь, — а просто Епифаний записал, что история с молодым воином есть и в рукописи из Патриаршей библиотеки, а приключилась она в Фессалонике. А он-то, дурья башка, собирался уже мчаться в эту Фессалонику! Но где же здесь эта Фессалоника? Свиток разворачивался постепенно:

— Византий, Фракия, Перинф, Филиппы, снова Филиппы… Фессалоники пока не видать — как бы не пропустить её. Прочту-ка лучше отсюда:

«…а святой апостол пришёл в Перинф, приморский город Фракии, и нашёл там корабль, который отправлялся в Македонию. Ибо ему и во второй раз явился ангел Господень и приказал сесть на корабль. И после того как проповедал он на корабле Слово Божие, уверовали в Господа Иисуса Христа корабельщик и все, кто был с ним, и прославил святой апостол Бога за то, что и в море не было недостатка в тех, кто слушал бы его проповедь или кто уверовал бы в Сына Бога Вседержителя.

Жили же в Филиппах, что в Македонии, два брата, и у одного из них было два сына, а у другого две дочери: оба они владели большим богатством, так как были очень знатны. И сказал один брат другому: «Вот у нас огромные состояния, и нет среди граждан никого, кто был бы достоин соединиться с нашим родом. Но давай, сделаем один дом из двух наших. Мои сыновья возьмут в жёны твоих дочерей, и тогда наши состояния легко соединятся». Понравилось это предложение его брату, и, заключив договор, подтвердили они это соглашение залогом, который дал отец юношей. И вот, когда уже назначили день свадьбы, было к ним Слово Божие: «Не жените детей ваших, покуда не приедет раб Мой Андрей. Он и объявит вам, что следует делать». А ведь при этом был уже приготовлен брачный чертог и позваны гости, и было устроено всё необходимое для свадьбы. Ждали Андрея целых два дня, не справляли свадьбы, а на третий прибыл в Филиппы блаженный апостол, и, увидев его, все обрадовались великой радостью и, выбежав навстречу ему с венками, припали к его ногам и сказали: «Тебя мы ждём не дождёмся по извещению Господню, раб Божий. А коли ты наконец пришёл, то поведай нам, что делать. Ведь было нам сказано свыше ожидать тебя, и было нам указано не женить своих детей, пока ты не прибудешь». А лицо блаженного апостола сияло тогда подобно солнцу, так что все удивлялись и прославляли Бога. Отвечал им на это апостол: «Нет, дети мои, не оскверняйтесь, не совращайте этих молодых, у которых может родиться неправедный плод, но лучше обратитесь к покаянию, потому что вы согрешили перед Господом, желая соединить браком родственную кровь. Мы не отвергаем и не избегаем брака, так как с самого начала Бог приказал соединиться мужчине и женщине, но мы скорее осуждаем инцест». Потрясённые этими его словами, родители молодых сказали: «Пожалуйста, господин, помолись за нас своему Богу, ибо лишь по неведению совершили мы этот проступок». А юноши, видя, что лицо апостола сияет, словно лицо ангела Божьего, сказали: «Велико и непорочно твоё учение, блаженный муж, а мы не знали о нём ничего ранее. Но теперь мы действительно понимаем, что это Бог говорит через тебя». Ответил им святой апостол: «Так храните же незапятнанным то, что услышали от меня, дабы Бог всегда был с вами, и получите вы награду за свой труд — жизнь вечную, коей не будет конца». Сказав так и благословив их, апостол умолк».