В Грише разом проснулась бурная активность, а точнее, горячая забота о Нине. Он вдруг понял, что за долгим разговором они ужасно замёрзли и оголодали. Из еды ему ничего кроме печенья добыть не удалось, зато он заварил свежий чай из хранительских запасов. У Нины же оказалось с собой вкуснейшее хачапури. Гриша быстро убрал бумаги со стола, протёр его, поставил чашки и подсел к Нине. Она выглядела теперь чуть расслабленнее, чем в начале их внезапной встречи, а лицо её словно просветлело.

В неверном свете зелёной лампы Гриша всё же смог разглядеть, что Нина не такая уж и молоденькая, как ему показалось сначала: возможно, даже ровесница ему. На её коже ещё не было видимых морщин, но едва заметная обострённость контуров всего тела, особенно рук, а главное — отрешённый покой в глубоких глазах — всё это выдавало в ней не столько возраст, сколько немалый жизненный опыт. Но в тех же глазах читалось и одиночество, только подтверждавшееся отсутствием кольца на безымянном пальце. «Да и кто ей — такой! — окажется ровней, кто разбудит сердце княжны?» — подумал Гриша про себя, вслух же произнёс совсем иное:

— Честно признаюсь: я не люблю высокопарных фраз. Но для меня встреча с вами — словно перст судьбы. Ещё совсем недавно я почти ничего не знал об апостоле Андрее, а теперь смогу, пожалуй, написать о нём не одну статью, даже и диссертацию, если постараться. Быть может, мои слова о том, что теперь мне всё ясно с местом Первозванного апостола в грузинской традиции, показались вам пустой бравадой, но сейчас, если хотите, я постараюсь доказать вам свою, так сказать, состоятельность.

— Хочу, — с каким-то совершенно новым, до сих пор не примеченным Гришей движением голоса ответила Нина.

— Тогда смотрите. Вы же сами начали с того, что первое грузинское житие Андрея Первозванного было переведено в одиннадцатом веке с греческого языка на Афоне, так? Кто же такой этот загадочный «Никита философ»? Несомненно, это прекрасно известный нам Никита Давид Пафлагон, недооценённый писатель и ритор конца девятого — начала десятого века. Но речь идёт не о надписанном его именем похвальном слове апостолу — том, что начинается со слов: «Всем друзьям Бога-Слова», — нет, я говорю о другом, пространном энкомии, получившем в науке условное название «Laudatio» — «похвала» в переводе с латыни. В том, что это творение именно Никиты, нас убеждает не только уникальное сходство его с грузинским житием — для этого я и спросил вас про Харакс, который упоминается только у Никиты и более ни у кого. Есть и второе доказательство: три рукописи, содержащие «Laudatio», — это собрания похвальных слов Никиты Давида в честь апостолов.

— И что же из этого следует?

— Погодите, сейчас объясню… Дело в том, что один из этих кодексов с произведениями Никиты переписан рукой Феофана Ивирита — известного афонского писца, работавшего как раз для вашего Евфимия Святогорца. Причём список этот — он хранится сейчас у нас в Москве, где-то в недрах этой самой библиотеки, — совпадает в плане текста с остальными рукописями, тогда как другой список «Laudatio», который создан тем же Феофаном и находится в Кутлумушском монастыре на Афоне, напротив, содержит огромную редакторскую правку. Думаю, вам ещё предстоит выяснить, каким именно текстом энкомия пользовался преподобный Евфимий.

— Да, я этого не знала… Продолжайте же!

— Сам Никита следовал в своём «Laudatio» второй редакции жития апостола Андрея, написанного Епифанием Монахом, как то недавно достоверно установлено немецким исследователем Герхардом Калем. Этот Епифаний, живший в первой половине девятого века, спасаясь от иконоборцев, посетил в том числе и восточный берег Чёрного моря, а именно район Поти, Сванетию, Абхазию и Зихию, то есть побережье нынешнего Краснодарского края. Следовательно, грузинское житие апостола Андрея, которое вы мне прочли, несомненно, опирается на текст Епифания Монаха в переложении Никиты Давида Пафлагона. Единственное его отличие — упоминание трёх местностей в Кларджети, откуда Евфимий, если не ошибаюсь, сам был родом, тогда как в греческой, оригинальной традиции речь идёт только о землях Западной Грузии, Абхазии и древней Зихии, подвластных в то время царю абхазов. Итак, сведения о проповеди Андрея Первозванного в Западной Грузии и Абхазии, к которым Евфимий добавил также Кларджети на юге, стали известны в Грузии не ранее начала одиннадцатого века. Так что автор вашего «Обращения Картли» ничего и не мог о ней знать!

— Как же это не мог? А Леонтий Мровели?

— А Леонтий Мровели в конце того же одиннадцатого столетия, как следует из приведенного вами отрывка, дополняет рассказ об Андрее сомнительной достоверности историей о гневе царя Адерки на кларджетцев и мегрелов, из-за чего те якобы попрятали иконы. А вот это уже интересно и означает, возможно, что к тому времени где-то в Грузии уже почиталась икона, связанная с именем апостола Андрея. Древняя икона — разве этого вам мало?

— Но ведь всё равно не та самая, которую послала с апостолом Богородица?

— Эх, Нина-Нина… Настоящую, не легендарную икону мы находим в Южной Грузии — в области Самцхе, в крепости Ацкури. Если только этот сюжет не заимствован из армянского предания о том, как апостол Варфоломей опоздал на погребение Богородицы, но в утешение получил Её икону, которую принёс на Кавказ… Очевидно, что в ацкурском предании преломилась история христианизации этого края с разрушением каких-то языческих святилищ и водружением на их местах крестов и храмов. А сама история нерукотворной Ацкурской иконы просто переписана с легенды о Нерукотворном образе Христа на убрусе, что и понятно, учитывая присутствие в житии апостола упоминания о царе Авгаре. Из той же легенды взят и рассказ о чудесном свечении образа. А вот повесть о Дид-Ачаре и воскрешении юноши взяты из апокрифических «Деяний Андрея и Матфия», причём, скорее всего, из второй их редакции, на что указывает и история с храмом Аполлона…

— Постойте-постойте, но ведь недавно один наш уважаемый археолог проводил раскопки в Ацкури и обнаружил там следы крепости римского времени!

— Что доказывает древность не Ацкурской иконы, но Ацкурской крепости. Правильно? Оно и неудивительно, учитывая стратегическое положение Ацкури при выходе из Боржомской теснины на равнину Куры.

— Да откуда вы всё это знаете?! Может, вы специалист по Грузии и просто морочите мне голову?! Или русский шпион?! Может, вы устроили этот розыгрыш, чтобы посмеяться надо мной?!

— Да нет же, Нина, дорогая, поверьте, такое бы мне даже и в голову не пришло. Просто, ну как объяснить… просто я неплохо знаю географию Кавказа. Всё, что мы тут обсуждаем, я услышал сегодня — точнее уже вчера — от вас впервые в жизни, и спасибо вам за это, да и не только за это… Послушайте, просто так получилось, что я сегодня работал как раз над кавказской частью путешествия Андрея у Епифания Монаха, да и диссертация Каля с разбором Никиты недавно подоспела. И тут вы как снег на голову — нет, скорее как утренняя роса! Ацкури же и прочее я и в глаза не видывал — просто в детстве любил изучать карты — вот и всё! Мне казалось, зря я этим занимался, ведь кавказоведом всё равно не стал. А сегодня вот пригодилось, ведь я не только с Андреем и Грузией разобрался, но и с Максимом Исповедником и Схимаром.

— Подождите, но с Химаром же всё давно ясно. Да, и почему вы говорите «Схимар»? Он находится в Цагери: мы туда ездили в паломничество, нам местный епископ Стефан показывал даже гробницу преподобного. А грузинская глосса двенадцатого века указывает, что Химар — это крепость Мури в Цагери. Вы на наши святыни, будьте уж любезны, не покушайтесь!

— Помилуйте, Нина, я ни на чьи святыни и не думаю покушаться. Я просто хочу узнать правду — вот и всё! Не важно, Схимар он или Химар, не важно, простите же меня, и то, что пишет глоссатор через полтысячелетия после смерти Максима Исповедника. Важно то, что современники самого Максима, бывавшие в тех же краях, говорят, что он находился совсем рядом с «вершиной Кавказа, выше которой нет горы на земле», то есть с Главным Кавказским хребтом, причём вблизи от алан. А под властью патрикия Лазики это могла быть либо Верхняя Сванетия, либо верховья Кодори. Но в Сванетии нет византийских крепостей — а там был гарнизон во главе с комитом! Следовательно, остаются верховья Кодори. Я как раз перед сдачей рукописи об этом размышлял: Клычская крепость — это, верно, Букол-Бухлой, Чхалтинская — Цахар-Железная, Сакенская — бронзового века. Значит, остаётся… остаётся… Омаришарская крепость — вот что остается! Ну да, как раз рядом с Буколом, то есть с аланами, которые его взяли, и недалеко от Эльбруса. И название тогда понятно: Сгимар — это же по-свански «минеральные источники», правда? Вы ведь знаете сванский? Сам-то я — нет, просто вычитал где-то. А минеральные источники там и правда рядом есть, километрах в трёх. Значит, надо ехать туда, искать мощи преподобного Максима, ведь Епифаний Монах ещё в начале девятого века их там видел, а про их перенесение оттуда ничего достоверного не известно. Поедемте, правда, туда, Нина! Знаете, какая там красота?! Я был там в детстве… Колючие горы, страшенные обрывы, снег пиками в небо. Ручьи с ума сходят, орлы летают, море видно. А небо, небо-то какое! Это не наше низкое небушко, это прямо небище какое-то, и звёзды ночью с кулак! Знаете, как здорово лежать там ночью на горе и угадывать созвездия, ждать, когда взойдёт Венера. Это такое счастье, которого нигде больше на свете нет. Поедемте!