Надсадно сопя и покряхтывая Стрижикурка уверенно карабкался вверх по лестнице, — нечасто, видать, его телу, привыкшему к пользованию чужим трудовым надрывом, приходилось прибегать даже к таким усилиям. Шесть лестничных маршей висела передо мной дрожащая от напряжения, обтянутая черной кожей плаща, громадная задница, вселенская задница, ради своей пухлости и рыхлости впитавшая в себя море чужого пота, крови и слез. Она была отвратительна, да, но я не испытывал к ней пылкой ненависти, я только понимал, что это очень вредная задница, вредная для меня и миллионов мне подобных, что она, как всякая биологическая модель, верна своей программе, своим интересам, а мне невозможно забыть о своих.
Наконец мы добрались до громадной железной двери, сторожившей вход в логово мэра Стрижикурки. Эта трижды бронированная многопудовая дверь снаружи наивно прикрывалась палисандровым шпоном. Хозяин собственноручно открыл несколько находившихся в ней замков, хотя это, несомненно, должно было входить в обязанности какого-нибудь караульного. Мы переступили порог, и ощущение многожды виденного спектакля закружило меня с новой силой, спектакля, чьи приевшиеся декорации ручались, что никаких изменений в интриге не предусмотрено, и финал будет не внове.
Стрижикурка проводил нас в знакомый мне кабинет с камином в лазуритовой облицовке, с собранием голых и полуголых девиц на бархатистых темно-вишневых стенах. Зеленое сукно бильярда, золоченые корешки антикварных фолиантов, мозаичный карточный столик все с той же опаловой пепельницей… Но, поскольку место сие было заповедным для его хозяина, ни одному дизайнеру, как видно, не дозволялось посягать на эту лихорадку красок и стилей.
— Что, по рюмашке за знакомство? — улыбнулся какой-то звериной кабаньей улыбкой мэр.
Тут же нашелся и бар, которым оказался стоявший в углу огромный старинный глобус. При нажатии на какую-то там кнопку передняя полусфера раскрылась, обнажив свои горячительные сокровища под исполненную музыкальным механизмом расхожую фразу из хабанеры Бизе. Стрижикурка извлек из бара матовую зеленую бутылку коньяка той марки, которая по его убеждению и убеждению его окружения должна была, как и лазуритовый камин, упрочивать величавый статус своего обладателя. И я подумал в тот миг: сейчас появится икра.
— Ну что, немного икорки под закусь? — покорно отыграл предписанный пассаж Стрижикурка.
Теперь он должен был сказать: красную или черную?
— Красную я не держу, — тут же озвучил мои мысли хозяин.
— Да, черная — конечно, — сказал я, потому что пора уже было что-то сказать.
А Святослав продолжал скромно молчать, и это было к лучшему.
Мы выпили по рюмке «за знакомство», потом — еще по рюмке «за то, чтобы все у нас получалось». Кабанье лицо мэра порозовело еще гуще, кожа на нем расслабла, мелкие капельки пота засверкали на верхней губе и залитых жиром скулах, но проворные злобные глазки все также пытливо косили, раз за разом проверяя и перепроверяя доступное им. Однако, вот мэр потянул широким носом воздух, напряженные ноздри секунду трепетали… и успокоились. От тлеющих в камине углей исходил бальзамический запах эвкалипта.
— Ну что, мужики, — вновь что-то отдаленно напоминающее улыбку обнажило клыки мэра, — я думаю, все понятно: мне нужен самое главное стопроцентно надежный вариант. Я понимаю, что задаром и чиряк не вскочит, поэтому я предлагаю так: триста баксов на каждую курицу. Сто баков отдаете девочке, сто — на вас двоих, и еще сотня на то, чтобы подруга была проверена досконально. Мне сюрпризы не нужны, — и добавил многозначительно: — И вам, надеюсь, — тоже.
— Это точно, — сказал я.
Стрижикурка несколько недоуменно покосился на Святослава, и продолжал:
— Каждый раз курочка должна быть новой, и надо подумать, как сделать, чтобы она меня не узнала.
— Но — о… — вырвалось из меня.
— Может быть укол какой ей надо сделать… Надо раскинуть мозгами, — он на секунду задумался, затем сглотнул слюну и вновь заговорил. — Мне эти вот… не нужны. Я, вон, всех с дороги убрал, чтобы вас сюда провести, потолковать. Оно, конечно, ничего, но зачем это нужно, если можно без него. Правильно я говорю?
И тут вдруг взговорил Вятичев.
— Правильно, — сказал он.
Вроде бы ничего особенного сказано-то и не было, но, видимо, острое ухо Стрижикурки моментально уловило какой-то оттенок интонации, особый нюанс тона, — тот же миг мэр пульнул в Святослава тревожным взглядом; маленькие хищные глазки, обеспокоенные тенью чего-то подозрительного, перепрыгнули на меня, вновь на Святослава, и опять на меня…
— Анатолий Иваныч, всецело с вами согласен, — попытался я исправить положение, используя знакомый ему язык, и, предусмотрительно повысив тембр голоса на два тона, что неизменно воспринимается людьми, как знак подчинения. — Вы такое ответственное лицо… И мы со своей стороны в полной мере осознаем ту ответственность, которая на нас возложена. Конечно, мы сделаем все необходимое…
— Хотя, конечно, может, нам лучше поговорить в другой раз, — торопливо проговорил вдруг Стрижикурка. — Кстати, совсем забыл, у меня тут пара дел назначена. И надо сейчас сделать один важный звонок, — он потянулся за трубкой мобильного телефона, лежавшей на столе.
Ситуация, как видно, переменилась невозвратно. Хмельная томность напрочь слетела с физии мэра, он все беспокойнее раздувал ноздри своего широкого носа-рыла, а маленькие глазки и вовсе спрятались в щелочках прищура. Казалось, он каждое мгновение открывает что-то новое и неизбежное во мне и моем товарище.
— Да как раз о том же самом, что и вы, я говорил вот ему, — тараторил я, указывая на Святослава. — Да он и предложил немало самых радикальных средств… в смысле, как лучше… и, чтобы никаких, там, проблем…
— А что же сам-то он молчит? — с раздражением буркнул мэр. — Да он вообще имеет отношение…
Все равно эта минута должна была наступить, но теперь уже было очевидным, что время кончилось. Я сунул руку за полу пиджака, выхватил из-за пояса АПС, и, приблизив навинченный на ствол глушитель почти к самому невысокому лбу Стрижикурки, нажал на спусковой крючок.
Но за секунду до того вроде бы постоянное, вроде бы всегда неизменное время вдруг здорово переменило свою природу. Оно замедлилось до такой степени, что сделались зримыми его миллисекунды. Прежде какая-то книжка уверяла меня, что так способна иногда переменить картину мира для человека изрядная доза адреналина. Я видел, как увеличивались на физиономии Стрижикурки глаза, придавая ей совсем иное выражение. Я видел, как тронутая отдачей отплыла назад моя рука, как из ствола вылетела пуля… Я видел, как она вонзилась в кожу лба Стрижикурки, и даже то, как он в этот момент зажмурил глаза, как дернулись волосы на его макушке, как куски черепа и брызги мозга медленно полетели прочь…
И вновь обыденная реальность предстала передо мной в своем общеустановленном виде. Издав едва уловимый очень высокий звук, Стрижикурка повалился навзничь, поскольку сидел на какой-то вырезной скамейке без спинки. Массивное тело глухо грянулось об пол, и Святослав тут же поднялся из своего кресла. Не обменявшись ни единым словом, мы вышли из кабинета и разошлись в противоположных направлениях для того, чтобы обследовать просторные площади этого логова, так напоминавшего большой универсальный магазин.
В четырех комнатах, которые выпало осмотреть мне, ничего важного не обнаружилось. Святослав же вышел мне навстречу со словами:
— Там сейф. Большой.
— Сейф? — удивился я. — Разве мы пришли сюда искать денег?
— И все-таки в него следовало бы заглянуть, — настаивал Вятичев.
Такой поворот дела изумил меня до чрезвычайности, но ситуация была неурочная для выяснения отношений.
Ключи, обнаруженные в кармане бездыханного Стрижикурки, оказались родными небольшому сверкающему железному шкафу. Правда, у меньшего верхнего отделения замок был кодовым, зато большая дверца открылась без труда. Сложенные в штабеля пачки стодолларовых банкнот заполняли достаточно вместительное пространство.
