Том подвинулся, давая Корнуэллу место у костра. Корнуэллу обязательно надо было ждать, чтобы его пригласили. Свинья ведь их, а не его. Они сами ее добыли. Без его помощи. И без помощи могучих армий и денежных мешков за морем, без помощи знамен и славы, осеняющих Италию к Африку. Он будет ждать, чтобы его пригласили. Почти три месяца ни один самолет не прилетал, чтобы сбросить контейнер с припасами на Главицу или где-нибудь еще в границах кружка, помеченного «кап. Корнуэлл» на картах в планшетах, хранящихся в комнатах с табличками «Вход воспрещен. Постучите и ждите». Том со злостью, но и с некоторой гордостью смотрел, как Корнуэлл неторопливо, чопорно шагает по ломкому дерну Главицы к костру: делегация, принимающая условия, — англичанин, напряженно щурящий глаза на узком загорелом лице, неловкий в каждом движении. Все они смотрели на него. Том поежился от смущения. Станко толкнул Бору.
— Подвинь-ка задницу!
Бора стал боком, освобождая место.
— Ешьте, капитан, не стесняйтесь. Свинина хорошая.
Голос Марко прозвучал в тихом воздухе, как выстрел:
— Видите, капитан? Каждый кулик свое болото хвалит. Черт подери, это наш пруд, понимаете? Наша Плава Гора, наши люди. Что о них подумает эта женщина, как, по-вашему?
— Еще и женщина? — спросил Бора. — О ней раньше ничего не говорили.
— Отец и дочь, вот так. А они согласятся, капитан? Как, по-вашему?
— Должны согласиться, — вмешался Том.
— Вы о чем, Том?
— А вот… — Том порылся во внутреннем кармане и вытащил листок. — Ни одна группа не переврана. — Он прочел вслух: — «Необходимо переправить Андраши всей возможной быстротой вопрос первостепенной военной важности…»
Корнуэлл предостерегающе положил руку ему на локоть, а Марко сказал:
— Конспирация. И правильно. Поговорим об этом потом.
Корнуэлл схватил листок и, читая радиограмму про себя, удовлетворенно сжал губы.
Через полчаса они готовы были ехать. Станко отрезал каждому из них по куску свинины. Аккуратно одетый в горскую куртку из коричневого сукна, почти белые штаны из толстой шерсти, несколько пар чулок и сандалии с задранными носами, Станко провожал их по всем правилам. Он попрощался с каждым по отдельности, торжественно и обстоятельно — тихий пожилой человек, пожалуй, много старше даже Марко, Боры или Слободана, командира их отряда, крестьянин, принадлежащий к уже ушедшему поколению, и все-таки их человек во всем и всецело.
— Будь здоров, Никола.
— Спасибо, Станко. Будь и ты здоров.
И тем не менее неопровержимым и незабытым оставался факт, что совсем скоро должно произойти что-то скверное. И, простившись с Томом, Станко остановился перед Марко. Он как будто на миг спустился на землю и осторожно ощупывал зыбкую почву, выискивая грани вероятности. Том смотрел, как Станко, подбирая слова, стоит перед Марко.
И Станко спросил, словно просто так:
— Когда должно начаться новое наступление, Марко? Что они говорят?
— Никто ничего не говорит. Но скоро. Оно скоро начнется.
— Завтра?
— Откуда я знаю? В Митровицу прибыли новые части из других секторов. Говорят, что все главные посты вокруг Плавы Горы уже получили подкрепление. — Марко пожал плечами. — Как тогда, в октябре.
— Значит, дело будет серьезное.
Все молчали. «Серьезное» — не слишком ли тяжело он наступил на зыбкую почву? Допустимо ли это слово? Позволительно ли оно? Марко еще раз пожал плечами, и в длящемся молчании все они нащупывали грани того, что должно было вскоре произойти.
И снова заговорил Станко:
— Я уйду с Главицы куда-нибудь повыше. — Он мотнул головой. — На Венац.
— Но посланные из отряда будут искать тебя тут.
— Я оставлю человека. Для связи. Марко повернулся к Корнуэллу:
— Пусть уходит, капитан? Ведь самолета не будет?
Корнуэлл ответил без всякого выражения:
— Нет, самолёта не будет. Или у вас есть другие сведения, Том?
Том покачал головой. В радиограмме о самолетах не было ни слова, но говорить об этом он не хотел. Веселое утро кончилось, вернулся страх. Даже сытость противно давила на желудок — слишком уж он навалился на еду.
Он услышал, как Марко сказал:
— Хорошо, Станко, уходи. Сегодня вечером. Только пошли кого-нибудь в отряд, чтобы там знали. — Он мучительно икнул: ему не надо было есть свинину, но ведь человек не может совсем ничего не есть.
— Где сейчас отряд?
— Над Липшином. По крайней мере вчера он был там.
— Я пошлю туда кого-нибудь, — сказал Станко.
— И поскорее. Над Липшином будет ждать связной. Во всяком случае, до завтра. А уж потом… — Марко замолчал и начал отвязывать повод своего коня.
Том пошел за Борой к лошадям. Во всем этом, если взглянуть на вещи так, как глядел на них он, было нелепое, безумное отсутствие всякой меры. Старик Станко и его не смыкающая глаз десятка ждут на Главице самолета, который не прилетит, который наверняка даже не вылетит, а внизу враг накапливает свои сотни, свои тысячи, чтобы бросить их на Плаву Гору, прочесать ее из конца в конец, куст за кустом, прощупать самую землю, не прячутся ли там люди, и целыми днями, а то и неделями стрелять и стрелять из винтовок и автоматов. И тем не менее все это время… да-да, человеческая правда будет за Станко, за его десяткой и за горсткой других таких же крохотных истерзанных групп. И когда наступление кончится, эти группы снова выйдут на свет дня, погребут своих убитых — если сумеют их найти — и начнут все сначала. Именно в такие минуты его охватывала острая тоска по дурацкому чувству локтя, которое все-таки есть у больших батальонов.
Но не так уж часто. Как ни странно, не так уж часто. В этом безумии таился соблазн, который подтачивал — в последнее время подтачивал — его здравый смысл. Он боролся с ним, помня прошлое, не в силах забыть прошлое, но соблазн этот разрушал, долбил и подкапывался, как прибой, подмывающий обрыв. В один прекрасный день все это проклятое нагромождение рухнет в море, И тогда он поселится тут, хотя бы у Станко, будет делать вино, разводить свиней и, может быть, натурализуется: «Я принадлежу миру, присоединяйтесь к нам, вода чудесна». А, какая чушь! Он слушал, как Станко произносит церемонные слова прощания, которые по обычаю положено говорить, когда должно случиться что-то плохое. Он вспомнил, как они в последний раз приняли на Главице груз, сброшенный с самолетов, — давным-давно, в начале зимы, сразу после того, как кончилось октябрьское наступление и выпал глубокий снег.
Самолетов никто не ждал — даже Корнуэлл. И собственно говоря, в те дни им было не до самолетов. Они еще не пришли в себя после наступления. Потеряли связь друг с другом. Не успели ни подсчитать потери, ни покончить со слухами о полном разгроме.
Самолеты прилетели в звездную ночь перед самой полночью. Они сделали два круга — их навигационные огни прочерчивали небо, как маленькие кометы, неопровержимо доказывая всему Сриему, друзьям и врагам, что осеннее наступление потерпело неудачу и ничто не изменилось, — а Станко и его десятка бросились как одержимые зажигать сигнальные костры. И самолеты сбросили девятнадцать контейнеров на парашютах и десятка полтора мешков с сапогами и обмундированием, которые глухо шлепались на землю — блям-блям-блям. Летчики не торопились и по очереди заходили на снижение, чтобы сбросить свой груз, а затем по широкой дуге самолеты исчезли один за другим в темноте, над равниной, где затаился и тоже следил за ними враг.
И тогда долбящий прибой смыл целые утесы здравого смысла. В эти минуты здравый смысл был лишним. Даже Слободан извлек слова признательности из недр глубочайшего своего убеждения, что ничего хорошего присутствие Корнуэлла им не принесет, да и ничто другое тоже. «Так, значит, вы решили, что мы этого стоим. Что ж, лучше поздно, чем никогда».
«Нет-нет, товарищ командир, они же знают, что мы никогда не сдадимся, даже если…» Пожалуй, к лучшему, что Станко ответил за Корнуэлла. Хотя все это было вовсе не так, подумал Том тогда же (что и подтвердилось в дальнейшем): ведь самолеты наверняка прилетели по какой-то случайности — то ли просто оказались под рукой, то ли кто-то что-то где-то напутал. Тем не менее, как ни странно, ему хотелось поверить, он даже надеялся, что Корнуэлл тоже поверит. И Корнуэлл поверил. «Видите, Том, и у них бывают светлые минуты. Они поняли, как важно для поднятия духа послать самолеты именно тогда, когда считалось, что мы все убиты. Надо отправить им благодарственную радиограмму». На следующий день база ответила, что произошла ошибка — самолеты должны были лететь совсем в другое место. Но он не показал Корнуэллу этого ответа, он попросту скрыл его. В этом тоже был повинен долбящий прибой.
