Владимир отметил себе – покойный работал здесь в городе в целом недолго, отчего-то поменяв должность, и хотя он не разбирается в иерархиях, сомнений нет – проректор семинарии никак не меньше, чем рядовой батюшка в церкви на окраине города.

– Первое, с чего мы в таких случаях начинаем: были ли у убитого враги, не выказывал ли он, прямым или косвенным образом, опасений, страхов, признаков подозрительности?

Седая голова напротив, отрицая, качнулась:

– Никаких признаков не наблюдали. – И пояснил: – После убийства мы тоже обсуждали разные версии. – Он сразу поправился: – Точнее, пытались.

– И ничего определенного?

– Увы.

– Информация, которую я сейчас сообщу, в интересах следствия пока не раскрывается. Вы понимаете?

Ему со снисходительной улыбкой кивнули.

– Преступники, судя по всему, не собирались его убивать. Их интересовали две ярославские иконы пятнадцатого века, переданные, как нам известно, в церковь из вашего собора.

Сообщение не то чтобы вызвало у хозяина замешательство, но как-то подействовало и затруднило ответить сразу.

– Вы ведь передавали для его церкви две эти иконы?

– Передавал.

Снова пауза.

– Простите, вас что-то смущает?

– Смущает… вы правильно сказали. – Он снова заговорил в прежней манере: – Вы сами иконописным искусством не интересовались?

– Нет, не пришлось.

– Вот. Искусство это очень отдельное от прочих художеств. И разбираются в нем, естественно, очень немногие люди. Даже профессиональные художники в этом часто не смыслят. Хотя, разумеется, сами они, хе, другого мнения. Я с некоторым основанием говорю, так как прежде чем Бог обратил меня к вере, два курса Суриковского института в Москве закончил. Скажу теперь про детали: различить в иконостасе – а там больше двух десятков икон – достоинство этих двух, ярославской школы, совсем непросто. Тем более, церковь совсем недавно открыта и ее посещало незначительное число прихожан.

Владимир позволил себе возразить:

– А что особенного-то, если раньше иконы в соборе висели? Тут их и могли заприметить.

– Не могли, в том-то и дело. Они находились в запасниках. Собор, милостию Божьей, имел много хороших икон. В двадцатые годы, когда большевики организовали погромы церквей, тогдашний настоятель собора сумел договориться с местным главой коммунистов – а среди них и приличные люди случались: сдали все золотые оклады, прочее ценное, а те, со своей стороны, оставили собор в покое и даже службу в нем, хотя ограничили, но не запретили совсем. Прослышав, сюда из губернии, тайком, разумеется, везли наиболее чтимые в приходах иконы. А позже, при сталинских репрессиях, приносили и граждане – боялись люди, что обвинят «в чуждой идеологии». Теперь, с новым временем, мы начали передавать хранившиеся в запасниках иконы, но что касается икон исторической значимости – только в места, где обеспечены необходимые для них условия. Та церковь имеет кондиционирование – хороший температурный режим.

– Кто знал ценность ярославских икон?

– Я, наш старый служитель, которого уже нет два года на этом свете, сам покойный, – пожилой человек развел руками, – и те неизвестные нам люди, которым он об иконах рассказывал. – Опять в его лице явилась задумчивость с оттенком недоумения. – Однако вот, есть в этом деле с иконами одна непонятность.

– Какая же?

– В той церкви имеется значительно большая редкость – псковская икона двенадцатого века, и она, несомненно, дороже любой из тех двух, а скорее – обеих вместе.

Владимир почувствовал в голове пустоту, и чтобы уйти из этого состояния, быстро спросил:

– Она тоже из собора?

– Нет, подарена была церкви одной прихожанкой – незадолго до своей смерти подарила. И об этой иконе в уведомлении, уж во всяком случае, находилось гораздо больше людей.

– Икона помещалась в иконостасе?

– Отдельно. В церкви, если помните, два небольших придела.

– А, такие выпуклости, типа эркеров, слева и справа?

Видно, невежественность молодого гостя досадила священнику, потому что легкое кривление лица он сдержать не сумел.

– Н-да, вот в правом приделе она и висела.

– Это что, можно просто подойти и снять?

Владимира почти что охватил ужас – не помнил он сейчас, что там висело или уже не висело, ужас прочитался хозяином, который поспешил скорей успокоить:

– Однако ее не украли. Я ведь выехал в церковь сразу, как пришло сообщение из полиции. Сам полковник, Игорь Петрович, допустил меня, когда еще тело убиенного не было увезено.

У Владимира завертелись цифры: две сотни тысяч за ярославскую пятнадцатого века, а псковская – двенадцатого – это еще дотатарский период, это вообще что такое, может и миллион?

– То есть… а если спектакль?

Он запустил руку в волосы и не сразу ответил, когда хозяин поинтересовался, что гость имеет в виду.

– Сделали вид, что шли за одними иконами, а взяли другую.

– Простите, зачем?

Теперь он не понял вопроса и посмотрел на священника.

– Зачем делать вид? – пояснил тот.

– С целью подмены. Отвлечь внимание на другие иконы – следственные органы решат, что кража не удалась, и псковская икона не будет объявлена в розыск. Не будет даже принята во внимание, понимаете?

Теперь хозяину захотелось поворошить свои волосы.

– Да-да. Я, конечно, не рассматривал икону, просто взглянул в ту сторону. Хм, за пять месяцев, что она там висит, нетрудно изготовить подделку, – мысль собственная ему не понравилась, брови от этого мрачно сдвинулись. – Потребуется теперь специальная экспертиза… впрочем, если желаете, я мог бы завтра сделать предварительный осмотр, возможно, он что-то скажет.

– Очень желаем.

У Владимира, между тем, уже слегка свербело внутри.

– Святой отец, простите меня, но как же было держать серьезные ценности в маленькой церкви? Человека, вот, и убили!

Священник, чуть погрустнев, произнес:

– Попущение Божье.

Захотелось чего-то вроде – «зачем же на Бога кивать?», но памятуя о вежливости, он сдержался и негромко спросил:

– «Попущение» – что такое, в каком оно смысле?

– Попущение разным бывает. Скорбным, когда взирая на нас Господь думает: что же сделаю вам, если сами к хорошему деланью не стремитесь. А бывает и попущение, видимое нами как злое событие, однако не от злого умысла исходящее.

«Вот заморочки!»

– Так у нас какой категории попущение, – у него нашлось вдруг нужное слово: – богооставленности?

– Не могу я о сём судить, сын мой.

– А по-моему, человеку концом лопаты в висок – зло в чистом виде. Ну как вот такое попущение? Священнику-то за что?

– Вы не сердитесь, – очень дружелюбно сказали ему. – Зло причиняющего может и не быть злом для претерпевшего.

– В том числе и убийство?

– Смерть постигнет всех нас. Разница в том, что неверующие или смутно верующие люди отодвигают ее всеми силами из сознания. Но истинно верующие не страшатся, их сознание измеряет каждый шаг и поступок, как если бы смерть случилась сейчас.

Владимиру не очень понравилась такая «интерпретация», но возражать было нечего – каждый живет, как ему нравится.

– И почему, сын мой, вы считаете, что внезапная немучительная смерть от зла была злом для усопшего?

Это совсем, совсем смешало недоумение и протест. Собственно, от такой психологии всего один шаг до «непротивления злу насилием», а там – и до ликвидации правоохранительных органов недалеко.

Владимир, желая дать выход негодованию, сосредоточился и сразу нащупал очень верную мысль.

– Вот вы сказали сейчас «смерть от зла». Заметьте, вы произнесли слово «зло».

– Заметил! – крайне весело согласился священник.

– Предположим, смерть от зла не всегда может быть, э… ну неважно. Однако это не ликвидирует само зло. Оно-то, как таковое, зачем нужно Богу?

– Совершенно не нужно. Но ведь зло идет не от Бога.

– Ладно, от сатаны. Почему же Бог его в самом начале, как там, когда тот падшим ангелом начал быть…