Демагогия хитрецов действует на простодушных военных безотказно.

Адвокатов в реку! — крикнул Лефевр и схватил саблю. Теперь он мог пойти за Наполеоном в огонь и в воду.

...Между тем Бонапарт уже подкрепился, и Бернадот вошёл в салон и сел на стул. Наполеон сделал знак Лефевру последовать его примеру и обратился к Бернадоту:

Как это вы явились не в мундире?

Я больше не на службе, — ответил тот.

Но вы немедленно окажетесь на ней! — воскликнул без пяти минут диктатор.

При этих словах Бонапарт встал с места, взял гостя за руку и повёл его в соседнюю комнату.

Директория правит дурно, — начал он своё демагогичное заявление, — она погубит республику, если мы не установим в ней порядок. Совет старейшин назначил меня комендантом Парижа и командующим национальной гвардией и всеми частями дивизии. Наденьте мундир, и встретимся в Тюильри, куда я сейчас отправлюсь.

Не колеблясь ни секунды, Бернадот ответил отказом. Он ждал этого приглашения и заранее подготовил ответ.

О, я понимаю вас, — с некоторым разочарованием в голосе продолжил Бонапарт, — вы полагаете, что можете рассчитывать на Моро, Макдональда, Бёрнонвиля и других генералов. Это заблуждение. Они все скоро здесь появятся, и Моро вместе с ними.

Затем Бонапарт перечислил собеседнику имена тридцати или более членов Совета старейшин, считавшихся приверженцами конституции, а теперь переметнувшихся к нему.

Вы не знаете людей, — продолжал он извергать поучения, — они много обещают, но не сдерживают свои обещания, не полагайтесь на них.

Я не хочу присоединяться к бунту, — твёрдо сказал Бернадот, — и свергать строй, за который отдали свои жизни много людей.

Отлично, — ответил Бонапарт, — вы останетесь здесь, пока меня не провозгласит Совет старейшин, ибо до тех пор я — ничто.

Генерал, — возвысил голос Бернадот и схватился за шпагу. — Я человек, которого можно убить, но ни за что не удержат против его воли.

Дайте мне тогда слово, — смягчил тон Бонапарт, — что вы ничего не предпримете против меня.

Как гражданин, я даю такое слово.

Как гражданин? — удивился Наполеон. — Что вы имеете в виду?

Я имею в виду, что я сам в качестве простого гражданина не пойду в казармы, чтобы обратиться с речью к солдатам или на площадь, чтобы возбуждать национальную гвардию и народ. Но если меня позовёт Директория или законодательный корпус и отдадут мне приказ стать во главе гвардии, я пойду с ней против тех, кто пытается незаконно обрушить существующий порядок.

Ах, что касается этого, то я совершенно спокоен. Я принял свои меры предосторожности, и вы не получите никаких приказов. Ваше честолюбие нагоняет на них не меньше страха, чем моё. А я всего лишь хочу спасти республику, для себя я ничего не требую. Я удаляюсь с моими друзьями к Мальмезону. Если хотите, присоединяйтесь.

По части дружбы вы ещё как-то сгодитесь, но мне кажется, что вы станете самым деспотичным правителем.

С этими словами Бернадот пошёл на выход63. Бонапарт сопроводил его до приёмной. Потом он нашёл Жозефа и в страшном волнении приказал ему: «Последи за ним!» А Бернадот, неодобрительно посматривая на генералов, с высоко поднятой головой прокладывал себе путь через их толпу. Жозеф нагнал его и отвёз к себе на рю де ла Роше, где уже собрались несколько депутатов Совета старейшин и Совета пятисот. Свояк пригласил всех позавтракать и во время еды уверял всех гостей, что его брат хочет всего лишь защитить свободу, а сам готов провести всю оставшуюся жизнь, как философ, в стенах Мальмезона. Если кто и поверил этим словам, то Бернадота в их числе не было.

От Жозефа он пошёл в сад Тюильри, где встретил офицеров 71-й полубригады, которой когда-то командовал. Офицеры подошли к нему и попросили совета, что им делать в создавшейся ситуации. Бернадот ответил уклончиво — в том смысле, что он хотел бы, чтобы безопасность общества не пострадала от того, что готовилось в эти минуты. Он, казалось, держал слово, данное Наполеону, и оставался обычным гражданином, наблюдавшим за событиями со стороны.

Генерал прогулялся по улицам и поговорил ещё с несколькими офицерами, а потом пошёл к коллеге Журдану. Генерал Журдан находился в ожидании того, что правительство позовёт его и других верных генералов на защиту конституции. У него в квартире было несколько депутатов Совета пятисот, в частности, генерал Ожеро, то и дело подходили новые люди и рассказывали, что обе палаты парламента должны были к завтрашнему дню собраться в Сен-Клу. Человек десять-двенадцать депутатов, а также генералы Саличетти, Журдан, Ожеро, Гаро и некоторые другие с 7 до 10 часов держали совет и пришли к решению о том, что Бонапарт на следующий день будет объявлен в Сен-Клу вне закона, а Бернадот получит командование над гвардией Совета пятисот. Из этого, однако, ничего не вышло: Саличетти в тот же вечер рассказал обо всём Бонапарту, министр полиции Фуше, уже давно переметнувшийся на сторону Наполеона, принял свои меры, и контрзаговорщиков в Сен-Клу не пустили.

Бонапарт, следуя принципу «разделяй и властвуй», поручил Саличетти к пяти часам следующего утра появиться на подготовительной сессии Совета пятисот, которая должна была предшествовать его отъезду в Сен-Клу, и объявить во всеуслышание, что он, Бонапарт, предпринял чрезвычайные усилия, чтобы воспрепятствовать выполнению декрета о депортации депутатов, которые поддержали идею снабдить Бернадота функциями командующего войсками.

Когда Бернадот вернулся от Журдана домой, то жена рассказала ему, что в его отсутствие Бонапарт и Моро посылали генерал- адъютанта Рапателя, с тем чтобы он передал ему указание присоединиться к ним на следующее утро в Тюильри64. Естественно, Бернадот никаких телодвижений в этом направлении не сделал, ибо у него на 9 ноября были другие планы.

Если бы Баррас не испугался и не подал в отставку, если бы Совет пятисот в Сен-Клу проявил выдержку и стойкость и объявил Наполеона вне закона, то Бернадот был бы назначен Директорией военным министром и командующим 17-й дивизией и национальной гвардией, и тогда исход государственного переворота предугадать было бы совсем нетрудно. Бернадот и Журдан вполне могли бы рассчитывать на гарнизон Парижа, в котором у Наполеона не было сильной поддержки. Так всё ли сделал сам Бернадот в эти роковые для него и страны дни? И чиста ли была его совесть патриота и республиканца? Судя по всему, он очень жалел потом, что всё получилось так, как получилось.

В 1804 году, всё ещё находясь под свежим впечатлением от событий пятилетней давности, он написал Люсьену Бонапарту знаменательное письмо, в котором обвинил того в нарушении своего долга как депутата Совета пятисот и гражданина республики. Как писал Бернадот, Люсьен Бонапарт (1775—1840) не смог привести в своё оправдание никаких других мотивов, кроме того, что нарушить этот долг его заставило родство с зачинщиком переворота. Бернадот спрашивал свояка и самого себя: «Но имею ли я право обвинять тебя... если я сам споткнулся на уговорах Жозефа? » — «Почему? — спрашиваю я себя. Да потому, что Жозеф — муж Жюли, сестры Дезире, т.е. моей супруги. Вот и смотри, от чего может зависеть судьба огромного государстваI А ты ведь знаешь, что Антуан принадлежал мне, и у нас были оружие и люди... Но всё пошло насмарку в тот день. Верх благодаря тебе... и мне одержала слабость, мы поддались обаянию красивых фраз, в то время как я, возможно, мог бы всё предотвратить».

Это, пожалуй, исчерпывающий ответ на поставленный нами вопрос.

...А Наполеон рано утром появился в Сен-Клу среди депутатов обеих палат, надеясь, что они примут его как спасителя отечества. Не тут-то было! В Совете старейшин, заседавшем в зале Аполлона, обстановка была более-менее спокойней — там у Наполеона много сторонников. Наполеон вошёл в Совет старейшин в сопровождении Жозефа, секретаря Л.-А. Бурьенна (1769—1832) и нескольких офицеров и обратился к собравшимся с речью, которая была выслушана более-менее благосклонно. В Совете же пятисот, собравшемся в Оранжерее дворца, поднялся такой шум и гвалт, что ни председательствовавший в Совете брат Люсьен, ни помогавший ему брат Жозеф, ни их сторонники не смогли переломить негативное настроение законодательного корпуса. Наполеону не оставалось ничего иного, как сбежать из зала — иначе бы разъяренные депутаты его растерзали. Депутаты, кто со сжатыми кулаками, кто с кинжалами, а кто с пистолетами, бросились на Наполеона с криками «Диктатор! Предатель! Долой тирана!», и если бы не образовалась свалка и не четыре гренадера, диктатору тут же был бы конец.