Я вытащил третью книгу – вторая не принесла мне пользы. Даже мысль о том, чтобы позволить этому рафинированному выскочке навязать мне свое видение спектакля, казалась отвратительной. Я должен поставить спектакль в классическом понимании. Другое дело, что никто не может, как говорили раньше, «ограничить полет мысли художника». Изменить трактовку самого образа, а не ошарашить зрителя голыми попами или пресловутыми презервативами. Пускай даже с политической окраской. В опере идет речь о войне между Южными и Северными штатами Америки. При чем тут наша политика? Естественная и общепринятая трактовка – борьба между экономически развитым Севером и отсталым рабовладельческим Югом. На фоне этого – судьбы героев. Две пары – двое мужчин и две женщины. И явное противопоставление – аристократы и дельцы. Естественно, что напрашиваются аналогии с нашим временем. Но только у нас-то – кто сейчас аристократы? А что касается дельцов… Только человеку с ограниченным примитивным воображением может прийти в голову мысль представить Скарлетт современной бизнес-леди. Она ведь не была владелицей строительной компании или сети магазинов. Скарлетт – всего лишь несчастная кокетка, сшившая себе платье из зеленых штор и готовая продать себя ради возможности выплатить налог за имение, чтобы не сдохнуть с голоду – самой, трем оставшимся на ее попечении неграм, двум детям и курице-подруге.
Вот эту курицу-подругу по имени Мелани и должна петь Алла. У Аллы замечательный голос. Даже странно, как она при ее небольшом уме может так мастерски владеть голосом. Ее тембр идеально подходит для партии Мелани. Но если исполнять Мелани как чистого, незамутненного ангела… Нет, слишком просто, таких людей и не бывает в жизни. Из этой роли можно извлечь многое… Я открыл ноутбук – мне, пожалуй, единственному во всем зале дозволялось проносить его сюда из раздевалки. Я включил без звука старый фильм. Смотрел его сотню раз, знаю каждый эпизод, каждый жест актеров. Дэвид Селзник, 1939 год. Преддверие новой ужасной войны. Девушки в роскошных платьях – юбки, как перевернутые чайные чашки, волнительно колышутся при каждом шаге. Может быть, тогда этот фильм был хорош. Теперь он меня не устраивает.
Алла просила у меня роль Скарлетт, как я подозреваю, именно из-за знаменитого пробега вниз со второго этажа по широкой лестнице. Самая эффектная сцена из всего фильма.
Я тогда сказал:
– Алла, не переживай. На нашей сцене лестницы не будет.
Она расстроилась.
– Почему?
Конечно, это же так красиво – сбегать вниз, в вестибюль, в роскошном зеленом платье с юбкой, напоминающей половинку земного шара.
– Мы должны сделать свое, Алла. Зачем нам подражать старому фильму?
Интересно, что нам предложит наш молодой гений для этой сцены? Зеленые паруса, символизирующие цвет глаз Скарлетт? Или голубые дамские корсеты вместо шелковых жилетов у мужчин?
Подумать только, этот ублюдок ходит и выспрашивает чье-то мнение! Какое он имеет на это право? Я разозлился, как черт.
Ладно, пусть Скарлетт обладает бешеным темпераментом бывшей комсомолки, выбросившей в помойку комсомольский значок и отправившейся в Турцию или Китай в первый поход за шмотками. Но Мелани! Женщина, которая прекрасно знает, что ее гораздо более красивая подруга на протяжении нескольких лет спит и видит, как увести у нее сначала жениха, а потом мужа. А ведь эта замечательная подруга не только мечтает, но и прекрасно претворяет в действие свои планы. Жертвами женского обаяния Скарлетт уже пали многие, обмануты в своих надеждах несколько родственниц и других подруг Мелани. И Мелани, когда ей говорят «поберегись!», смиренно отвечает:
– Нет, я не верю! Скарлетт не такая плохая, как вы о ней все думаете! Скарлетт приближает к себе моего мужа не потому, что хочет его увести от меня, а потому, что из благородства хочет дать ему работу!
Ну кто сейчас поверит в эти бредни!
– Молодой человек! Почему вы пронесли ноутбук в читальный зал? Это не разрешается!
Я поднял глаза – передо мной стояла молодая женщина со злым лицом и холодными глазами.
– Извините, пожалуйста. Я просто не знал, что ноутбуки нельзя проносить.
Я не хотел подводить Валентину Петровну.
– Анечка, он ничего не сделает. Это же, ты разве не знаешь… – Валентина Петровна уже сама бежала к нам на своих маленьких кривеньких ножках.
– Если нельзя, я могу отнести в гардероб…
Молодая и злая внимательно смотрела на меня и слушала, что шептала ей на ухо Валентина Петровна. Очевидно, она просвещала, какой я молодой и талантливый и уже лауреат…
– Ну хорошо… – молодая взглянула на меня с любопытством и отошла.
– Я правда мог бы отнести. Мне сегодня не критично.
Валентина Петровна подмигнула мне, мол, все в порядке.
Какая действительно простая штука жизнь! Маленькая купюра, сложенная пополам, дает возможность порефлексировать в то время, как пожилая женщина суетится возле книжных полок, собирая тяжелые тома энциклопедий и словарей, для того чтобы удовлетворить мое любопытство. Надо будет перед уходом подойти попрощаться и поцеловать Валентине Петровне руку. Я криво усмехнулся. Этому приему меня научил не кто иной, как Леха. Собственно, он не учил, я однажды увидел, как он поцеловал руку Таниной бабушке, и запомнил этот его жест на всю жизнь. А случилось это в тот единственный раз, когда мы вместе с Лехой были у Тани в гостях. Больше он со мной вместе к ней не ходил, и я до сих пор не знаю – ходил ли он без меня или нет. Но я тогда сразу понял, что за один этот поцелуй Леха понравился Таниным родственникам больше, чем я за целых полгода моих застенчивых визитов к ним в дом.
– Вот это кавалер! – громко произнесла Танина бабуля, а в мою сторону даже не посмотрела. И я, возмущенный и разочарованный этой очевидной несправедливостью ко мне, вылетел тогда из их квартиры на лестничную площадку и трясся там от обиды, в то время как Леха еще долго о чем-то шептался в прихожей с Таней.
Пятая книга мне тоже ничем не помогла. В шестой я случайно наткнулся на черное платье Шанель. Платье для коктейля. Ненавижу женщин, одетых по моде начала двадцатых годов. Или это у меня устойчивый образ постреволюционных дамочек? Платья с заниженной талией, губы как в немом кино, глаза словно у тифозных больных. И везде черный атлас. Смокинги у мужчин, вечерние платья у женщин. Таня тоже любила черный цвет. На первом курсе она ходила в черной шляпке с маленькими полями. Эту шляпку ей сделала мама. Стилизация под мужской котелок. Ее мама, бывшая портниха, в то время держала небольшое ателье верхней одежды. Прямо Шанель московского разлива. И у Тани еще тогда было черное узкое пальтишко до колен. Она мне такой и запомнилась – маленькая, худенькая, смешные мальчишечьи полуботинки и шляпка. А под шляпкой – темная челка до самых бровей и удивленные яркие синие глаза.
Я сложил книги стопками на столе.
– Валентина Петровна, пусть полежат. Если я завтра не приду – уносите. Что-то мне сегодня не очень работается.
– Бывает, Вадичка! Не беспокойтесь, все будет на месте!
– Что бы я без вас делал, Валентина Петровна! – Я поклонился ей галантно, как мог, и подал ей руку, чтобы она вложила мне свою.
– Ой, Вадичка! – Она, как всегда, хихикнула. Мне захотелось щелкнуть каблуками, жаль, туфли были неподходящие – мягкие замшевые мокасины. Я взял ее руку, с мрачным удовольствием вспомнив Леху, и аккуратно поцеловал. В этом деле, как мне однажды объяснила Нина, важно не оставлять на руке влажных отпечатков губ. Нине я тоже однажды попробовал поцеловать ручку. Я тренировался тогда на всех – нужно было отработать движение до автоматизма.
– Лучше не руку, – говорила Нина. – Когда мужчина в наше время склоняется над рукой женщины, возникает когнитивный диссонанс. Неприятное чувство – он явно от тебя чего-то хочет. Чаще всего это такой намек на продолжение отношений – и далеко не всегда эти отношения связаны с личной симпатией.
